Эра Милосердия - Вайнеры Братья (1976)

Глупая мысль промелькнула: хоть наемся по-людски напоследок... Ани не было - то ли спала еще, то ли ночью уехала. Да она интересовала меня совсем мало - куда она денется? А кроме Промокашки, все были в сборе. Опохмелиться горбун разрешил всем одним стаканом.

- Бог даст, вернемся с добром - тогда возрадуемся,- сказал он.- А на деле ум должен быть светел и рука точна...

Полдевятого явился Промокашка и протянул горбуну серую книжечку, хрустко-новую, с гербом на обложке.

- На обычный или на срочный вклад положил? - СПрОСИЛ Я.

- На обычный,- сказал горбун, листая сберкнижку.

- Это жаль, на срочном за год еще один процент вырастает...

- Ты проживи сначала этот год,- сказал горбун и бросил мне книжку через стол так, что она проскользила по столешнице и упала на пол, и видел я, что сделал он это нарочно - заставить меня нагнуться еще раз, снова поклониться себе. Ничего!

Поклонимся. Поднял с пола, перелистнул - все чин чинарем: Сидоренко Владимир Иванович... двадцать пять тысяч..."

- Спасибочки вам, папаша.- Спрятал книжечку в карман и сел допивать чай. И во всем этом чаептии и бестолковой утренней суете, в ожидании и в неизвестности уже витал потихоньку сладковатый тошнотворный запах смерти...

В начале десятого горбун слез со своего высокого стульчика и скомандовал собираться. Лошак подавал ему тулупчик, он неспешно заматывал шею длинным шерстяным шарфом, рыжий лисий малахай натягивал, продевал длинные обезьяньи руки в романовский теплый тулупчик, а Лошак терпеливо стоял за его спиной, как лакей.

Холуи! Противные холуи!

Нацепил малокопеечку и пальтишко Промокашка, влез в реглан убийца Тягунов, накинул на плечи ватник Чугунная Рожа, подпоясал ремнем шинель Левченко. У стены неподвижно стояла бабка Клаша и буравила меня глазом. Но молчала.

- Ну, молодцы, родимые, с богом? - сказал-спросил горбун.- Присядем на дорожку, за удачей двинулись мы... И снег нам сподручен - коли там мусора были, то на пустыре они наследили обязательно...

Все присели, а горбун сказал:

- Верю я, будет нам удача - по святому делу пошли, друга из беды вызволять.

Я подумал, что он гораздо охотнее отработал бы друга своего, как кролика вчера, кабы не боялся, что он их завтра всех сдаст до единого...

Горбун встал, подошел к Клаше, бабке-вурдалачке, обнял ее, и троекратно расцеловались они.

- Жди, мать, вернемся с удачей...

Ах вы, тараканы! Упыри проклятые! Кровью чужой усосались, гнездовье на чужом горе выстроили, на слезах людских...

Да ты, бабка Клаша, не на меня смотри, а на своего распрекрасного горбуна!

Последний раз вы, сволочи, видитесь! Навсегда, навсегда, навсегда! Конец вашей паучьей семейке наступил! Не вернется паук, не вернется...

- Стерегись его, Карпуша,- сказала бабка-вурдалачка и показала на меня в упор пальцем. А я ей поклонился и сказал:

- Готовь, бабка Клаша, выпивку-закуску, пировать к тебе приеду...

- Пропади ты пропадом!- громко, с ненавистью шепнула она и отвернулась.

Горбун толкнул меня легонько в спину:

- Хватит языком трясти. Пошли...

На улице был сладкий снежный запах, белизна и тишина. Во дворе за двухметровым заплотом стоял уже прогретый хлебный фургон, горбун уселся с Лошаком в кабину, а мы попрыгали в железный ящик кузова. Заурчал мотор, затряслась под ногами выхлопная труба, грузовик медленно тронулся, перевалил через бугор у ворот и выкатил на улицу. И поехали мы...

Тягунов, Левченко и я уселись на пустых ящиках, а Чугунная Рожа и Промокашка сняли с борта длинную доску, и под ней открылись продольные щели - как амбразуры. В фургоне стало светлее, и через щели мне были видны мелькающие дома, трамвай, влетела и сразу же исчезла пожарная каланча. Мы ехали из района Черкизова в сторону Стромынки...