Пятьдесят оттенков свободы - Э. Л. Джеймс

— Хорошо.

— Я хочу, чтоб ты поехала со мной.

Я сглатываю.

— Кристиан. Прошу тебя. У меня работа. Давай не будем возвращаться к этому спору.

Он вздыхает и надувает губы, как капризный подросток.

— Я просто спросил, — недовольно ворчит он.

— На сколько ты едешь?

— Не больше чем на пару дней. Я бы хотел, чтобы ты рассказала мне, что тебя беспокоит.

Как он догадался?

— Ну как же, ведь мой любимый муж уезжает…

Кристиан целует мои костяшки пальцев.

— Я ненадолго.

— Это хорошо. — Я слабо улыбаюсь.

Мы приходим к Рэю. Он уже намного бодрее и гораздо менее ворчлив. Я тронута его спокойной признательностью Кристиану и на мгновение забываю о том, что предстоит, пока сижу и слушаю, как они говорят о рыбалке и бейсболе. Но Рэй быстро утомляется.

— Папа, мы пойдем, а ты поспи.

— Спасибо, Ана, детка. Я рад, что вы заглянули. Видел сегодня и вашу маму, Кристиан. Она меня здорово ободрила. И она болеет за «Маринеров».

— Она и рыбалку обожает, — улыбается Кристиан, поднимаясь.

— Да, таких женщин еще поискать, а? — усмехается Рэй.

— Увидимся завтра, хорошо? — Я целую его. Подсознание поджимает губы. «Это в том случае, если Кристиан не посадит тебя под замок… или чего похуже». Настроение резко падает.

— Идем. — Кристиан протягивает руку, хмуря брови. Я беру ее, и мы покидаем больницу.

Я ковыряю вилкой в тарелке. Миссис Джонс приготовила куриное фрикасе, но мне кусок в горло не лезет. Желудок скручен в тугой узел тревоги.

— Проклятье, Ана, ты скажешь мне, в чем дело? — Кристиан раздраженно отодвигает пустую тарелку. Я поднимаю на него глаза. — Пожалуйста. Ты сводишь меня с ума.

Я сглатываю и пытаюсь утихомирить панику, хватающую за горло. Делаю успокаивающий вдох. Сейчас или никогда.

— Я беременна.

Он застывает, и очень медленно краска сползает с его лица.

— Что? — шепчет он, мертвенно-бледный.

— Я беременна.

Кристиан непонимающе сдвигает брови.

— Как?

Как… как… Что за нелепый вопрос? Я краснею и взглядом спрашиваю: «А ты как думаешь?»

Его поведение тут же меняется, глаза становятся каменными.

— А укол? — рычит он.

О черт!

— Ты забыла про укол?

Я просто смотрю на него, не в состоянии говорить. Господи, он зол, ужасно зол.

— Господи, Ана! — Он с грохотом опускает кулак на стол, отчего я подпрыгиваю, и встает так резко, что чуть не опрокидывает обеденный стул. — Тебе надо было помнить только одну, одну-единственную вещь. Проклятье! Не могу в это поверить. Как ты могла быть такой дурой?

Дурой! Я открываю рот, как рыба, выброшенная из воды. Черт. Хочу сказать, что укол оказался неэффективным, но не могу вымолвить ни слова. Смотрю на свои пальцы.

— Извини, — шепчу я.

— «Извини»? Проклятье! — снова рявкает он.

— Знаю, что время не очень удачное.

— Не очень удачное! — кричит он. — Да мы знаем друг друга всего каких-то пять минут, черт бы побрал все на свете! Я хотел показать тебе мир, а теперь… проклятье. Подгузники, отрыжка и дерьмо!

Он закрывает глаза. Думаю, пытается справиться со своим гневом и проигрывает битву.

— Ты забыла? Скажи мне. Или ты сделала это нарочно? — Глаза сверкают, и гнев так и брызжет из них, словно огненные искры.

— Нет, — шепчу я. Я не могу сказать про Ханну, он ее уволит. Я знаю.

— Я думал, мы договорились! — кричит он.

— Знаю. Мы договорились. Прости.

Он не слушает меня.

— Вот почему. Вот почему я люблю все держать под контролем. Чтоб дерьмо вроде этого не вплывало и не портило все на свете.

Нет… маленький Комочек.

— Кристиан, пожалуйста, не кричи на меня. — У меня по лицу текут слезы.