Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой - Кристоф Рехаге (2012)

Мне становится стыдно. Чей-чей, вы сказали, дом?

Мне охотно поведали, что в Тайгу родился один из самых влиятельных китайских политиков двадцатых – тридцатых годов, который, помимо политических и меркантильных способностей, обладал такой родословной, по сравнению с которой все мировые правители и правительницы выглядят так же ничтожно, как грибы у корней сосны.

Кун Сянси был пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-… Конфуция! Семьдесят три раза пра.

К сожалению, в доме прапотомка Конфуция осталось не слишком много интересного. В течение тридцати лет после Культурной революции он по-прежнему считался нелюбимым пасынком коммунизма. Так что повсюду лишь пустые коридоры и внутренние дворы. Какой-нибудь предмет мебели или каллиграфия на стене – вот и все наследство одного из самых богатых и знатных людей страны.

Я рассеянно водил объективом в поисках подходящего сюжета для фотографии, когда услышал за углом хриплые голоса: трое мужчин толпились возле груды кирпичей, поддерживая друг друга под руки. Когда они меня увидели, они стали восторженно бить руками по воздуху и проревели что-то похожее на «Ка-ПAO!!!».

«Kaпao?»

– Китайское гонг-фу, – пролепетал один из них, на вид уже давно достигший пенсионного возраста.

Секундочку! Это не могло быть правдой!

Но пенсионер повернулся к кирпичам, сложенным для него его товарищами, сделал стремительное движение рукой, вскрикнул: «Ка-ПAO!!!» – и верхний кирпич разлетелся на две части в разные стороны. «Ка-ПAO!!!» – бормотали все трое, подпрыгивали и хлопали друг друга по плечам.

Именно эти спортсмены посоветовали мне завернуть в фамильное имение Цяо. Оно немного меньше, чем дом Чангов, но зато гораздо известнее, и пару лет назад там снимали сериал. В самом деле, когда на следующий день я пришел в имение Цяо, то мне показалось, что я нахожусь в центре пекинского торгового центра Сидань – так много там толпилось туристов и торговцев сувенирами.

Там была даже станция верховой езды, где можно было сфотографироваться на «настоящем верблюде» из телесериала. Я поинтересовался, как зовут зверей, и узнал, что они просто пронумерованы. Верблюд номер три и верблюд номер четыре удостоились честью быть первыми представителями своего вида, которых я увидел в своем долгом путешествии на запад.

До чего же они красивы! Длинные и загнутые ресницы, бесконечно нежные глаза, а волосы на голове стоят высоким вихром, придавая сходство с южными фруктами. «Ананас» номер четыре подарил мне доверчивый взгляд, и, когда я гладил его по морде, удовлетворенно пукнул, да так оглушительно, что верблюд номер три испуганно подпрыгнул.

Весь оставшийся путь до Пинъяо меня сопровождала холодная погода, а местность вокруг стала плоской. После Юйцы горы превратились в равнину, которая выглядела так же, как Хэбэйская низменность. Снежные заносы в дорожных ямах и в тени деревьев свидетельствовали о холоде, царившем последние несколько дней. Речушки и водоемы начали затягиваться льдом.

… – Хочешь есть? – Джули проснулась и сладко потягивается. – Пошли, я приглашаю тебя на ужин.

Мы идем в ресторан, который, судя по названию «Старый Пинъяо» и меню на английском, ориентирован на иностранцев. Этот город вообще излюбленная цель туристов с рюкзаками.

– Good evening! – говорит кто-то из обслуживающего персонала, когда мы заходим в дверь. На каждом столе стоит свеча. Мы здесь единственные гости. Я заказываю себе стейк с картофелем фри, потому что на ум не приходит ничего лучше. Мы разговариваем о рождественском рынке в Мюнхене, о новой комнате Джули и ее успехах в области статистики, а я с удовольствием нанизываю беззащитные ломтики картошки на вилку и отрезаю куски мяса, такие большие, что с трудом помещаются во рту.

Вдруг Джули замолкает. Я вопросительно смотрю на нее, но она качает головой и мешает ложкой картофельный суп-пюре. Высоко поднятые брови. Глубокий вздох.