Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой - Кристоф Рехаге (2012)

На следующее утро кабутце снова ломается. Не успел я выйти из Хами, как она начала восьмерить. Спицы новых колес ослабли. Я безрезультатно ковыряюсь в ней, а потом нахожу уличную мастерскую. Старик достает какой-то инструмент и терпеливо натягивает каждую спицу.

Под вечер я снова оказываюсь на шоссе. Вдали поднимается черное облако дыма. Абду рассказывал мне об этом: это – нефтяной город Туха. Туха был создан для обеспечения нефтедобычи в районе городов Турфан и Хами. Нефтяной город представляет собой искусственно построенный квадрат в пустыне, состоящий из парков, улиц и домов, в которых живут рабочие. Я снимаю номер в гостинице, принадлежащей обществу нефтедобычи, сажусь к окошку и пью баночку любимого напитка Абду, «зам-зам»-колы. Он сказал, что продукты уйгурского производства можно покупать совершенно спокойно.

Уйгуры – честный народ, а вот с товарами из погруженного в хаос центра Китая нужно быть осторожным. Я понял, на что он намекает. Уже несколько недель на всю страну гремит скандал: несколько младенцев погибли, отравившись химической молочной смесью одной из фирм Шицзячжуана.

Я звоню Джули. Она путешествует вместе со своими родителями по Европе, и иногда ее трудно застать. Идут гудки, в телефоне что-то пиликает, потом прорезается ее голос, и он звучит устало.

– Ты уже танцевал? – спрашивает она.

Я рассказываю ей, что это предстоит мне только завтра. До четырех тысяч мне не хватает еще четырех километров.

– О, – только и говорит она. Мы беседуем не очень долго.

На следующий день я прохожу свои четыре километра, ставлю кабутце на обочину и жду. Мимо меня проезжают грузовики, фургоны и несколько легковушек. Я сижу так некоторое время, но так как день не сулит мне партнера, я танцую один. Я прыгаю, кручусь, машу руками и ногами, пальцами показываю на машины, которые проезжают мимо меня и сигналят.

Я радуюсь, когда заканчиваю. Этот танец не был танцем радости. Я просто следовал своим правилам: танцевать после каждой тысячи километров.

Потом я дальше тяну свою кабутце по земле уйгуров. Я иду по пустыням и по поросшим зеленью оазисам. В обед я сплю в тени сухих деревьев, по вечерам я в одиночестве устанавливаю палатку. Я вижу на много километров вперед. В темноте стоит такая тишина, что я хорошо слышу звуки, которые сам издаю во время ужина.

Я вижу звезды на небе, а в луче фонарика толстая муха цеппелином парит по просторам палатки. По этой стороне Хами все не так, как было раньше, я чувствую себя в незнакомой стране. В деревнях мне попадаются китайцы, принимающие меня за уйгура, и уйгуры, с которыми я не могу говорить, потому что они не понимают китайский, а я не понимаю уйгурский.

Один из них появляется не вовремя. Стоит вторая половина дня, я тащу кабутце вверх по длинному склону и схожу с ума от бешенства, потому что она снова сломалась. Ее колеса восьмерят и скрипят, она едва двигается с места, в этот раз полетели подшипники. Во мне закипает гнев. Я реву от злобы до тех пор, пока у меня не начинает раскалываться голова, и Гоби не покрывается рябью в моих глазах.

Около меня останавливается грузовой мотоцикл. Водитель одет в спортивные штаны и армейскую куртку, его волосы коротко подстрижены, и весь его вид напоминает футбольного хулигана. Ухмыляясь, он кричит мне что-то по-уйгурски.

Я иду дальше.

Его мотоцикл дымит и тарахтит около меня, он кричит. Я поворачиваюсь к нему и пытаюсь скорчить особенно противную рожу, чтобы он наконец отстал, но он беспечно ухмыляется и продолжает говорить что-то, забрасывая меня непонятными словами на своем языке.

Я злюсь. На кабутце, на него, на все сразу.