Пение под покровом ночи. Мнимая беспечность (сборник) - Найо Марш (1959)

– Я понимаю, – начал он, – какие проблемы создал вам, появившись на борту судна, и искренне о том сожалею. Постараюсь держаться тихо и незаметно, как мышка.

– Готов побиться об заклад, поставить на кон что угодно! Но этот человек с нами не плывет. Такого быть не может! Ясно вам?

– Если бы мы были в том абсолютно уверены, то не стали бы чинить вам все эти неудобства.

– Все это какая-то ужасная ошибка!

– Возможно.

– Что ж, – ворчливо произнес капитан Баннерман, поднимаясь на ноги. – Полагаю, все же придется смириться с этой ситуацией. Вы, наверное, хотите видеть свою каюту. Есть одна свободная для офицерского состава. На капитанском мостике. Можем поселить вас там, если, конечно, устраивает.

Аллейн ответил, что устраивает как нельзя лучше. – И еще желательно, чтобы ко мне относились как к обычному пассажиру.

– Я скажу старшему стюарду. – Капитан подошел к письменному столу, уселся за него, взял листок бумаги и принялся писать, бормоча себе под нос:

– Мистер С. Дж. Бродерик, родственник председателя, отправляется в Канберру работать в Министерстве по делам Содружества. Все правильно?

– Так точно. Думаю, не стоит напоминать, что вы должны сохранять абсолютную секретность.

– Не стоит. У меня нет ни малейшего желания выставлять себя полным идиотом, вести с кем-либо на корабле все эти абсолютно дурацкие разговоры.

Ветер крепчал, задувал в иллюминатор. Только что написанную бумагу капитан называл меморандумом. Он перевернул листок и проставил на нем номер пассажирского посадочного талона на судно «Мыс Фаруэлл».

Затем, пристально глядя прямо в глаза Аллейну, капитан проговорил:

– Я зарегистрировал его вчера, в конторе. Так что помните. – Он нервно усмехнулся. – И посадочный талон не порван.

– Нет, – сказал Аллейн. – Я это заметил.

Тут вдруг ожил корабельный гонг. Он мелодично возвещал о том, что сейчас на борту «Мыса Фаруэлл» состоится первый ленч.

Глава 4

Гиацинты

I

Проследив за тем, как Аллейн карабкается по веревочному трапу на борт, Джемайма Кармишель вернулась в свой укромный уголок на палубе под надстройкой и снова взялась за книжку.

Все утро она пребывала словно в трансе, ей больше не хотелось плакать или думать о разорванной помолвке и сценах, которые ее сопровождали. Не хотелось думать о том, как она несчастна. Чем дальше отходил пароход от берега, тем на большую дистанцию отдалялись от нее все эти душевные муки и переживания, которые довелось испытать ночью, пока пароход плыл по Темзе, а затем – и по Английскому каналу. Она расхаживала по палубе до тех пор, пока не устала, ощущала на губах привкус соли, слышала, как перекликаются между собой чайки, наблюдала за тем, как они то выныривают из тумана, то таинственным образом исчезают в нем. И вот теперь на солнышке на нее навалилась дремота.

Открыв глаза, она увидела неподалеку от себя доктора Тимоти Мэйкписа, он стоял, облокотившись о перила, к ней спиной. Джемайма отметила красивый затылок и изящный изгиб шеи, на которую падают аккуратно подстриженные каштановые волосы. Тимоти что-то тихонько насвистывал себе под нос. Джемайма, все еще пребывающая в странном состоянии транса, бездумно разглядывала его. Наверное, он почувствовал на себе ее взгляд. Обернулся и улыбнулся.

– Вы в порядке? – спросил он. – Не страдаете морской болезнью?

– О нет, ничего такого. Просто почему-то хочется спать.

– Полагаю, виной тому море. Говорят, будто оно оказывает подобное воздействие на некоторых людей. Вы видели, как тут недавно отчалил катер и на борт поднялся какой-то красивый темноволосый незнакомец?

– Да, видела. Наверное, опоздал вчера на пароход, как думаете?

– Понятия не имею. Вы идете на выпивку у Обина Дейла перед ленчем?

– Нет.