С любовью, Старгерл - Джерри Спинелли (2007)

С любовью,

Кори».

Я и раньше ездила с отцом на пятничный развоз – и теперь не могла дождаться, когда мы доедем до одного особенного дома. Он должен быть в самом начале маршрута: Уайт-Хорс-стрит, № 214. Семья Хаффелмейеров, пожилой пары. Они каждую неделю берут по кварте пахты и шоколадного молока. Их заказ папа всегда заносит в дом. Дело в том, что Хаффелмейеры никак не могут забыть старые времена, когда жизнь была безопасней, никто и никогда не запирал входные двери, а молочники проходили в жилище и ставили привезенные продукты в холодильник. И Хаффелмейеры не собираются меняться. На Уайт-Хорс-стрит, 214, время застыло в 1940-х. Мы просто заходим внутрь, даже без звонка. Папа зажигает маленькую настольную лампу под абажуром с бахромой. Стараемся вести себя как можно тише. Пока отец возится на кухне, я люблю постоять и порассматривать фотографии. В гостиной и столовой, наверное, сотня семейных портретов, не меньше. Я прослеживаю их «в развитии», от черно-белых моментальных снимков (молодожены, он – в военной форме времен Второй мировой, она – в цветастом платье и шляпке с широкими полями; стоят рука об руку перед колесом обозрения) до цветных кадров, изображающих пожилых супругов, окруженных детьми, внуками и, судя по всему, правнуками.

Наверное, Лео, кто-то сочтет это странным и даже неприятным – красться по чужому дому в четыре утра, но на самом деле это не так. Это чудесно. Это – все равно что приоткрыть завесу, разделить с кем-то часть его жизни. Хаффелмейеры словно говорят нам: «Заходите, рассматривайте все, что захотите. Давайте познакомимся поближе. Мы сейчас спим наверху. Но, пожалуйста, не стесняйтесь – побродите по нашим сновидениям и воспоминаниям. Мы вам доверяем. И кстати, не забудьте забрать пустые бутылки».

А час спустя мы оставили творог и апельсиновый сок на кухне у Дентов – они еще старше Хаффелмейеров. Потом папа повернул на восток, прямо к серебристо-серому горизонту. Начинался новый день. Мы к тому моменту почти и словом не обмолвились. А после потихоньку разговорились, хотя беседа все равно то и дело обрывалась, шла пунктиром, а грохот молоковоза, передвигавшегося между местами назначения, от одного клиента к другому, заглушал наши голоса.

– Итак…

– Итак…

– Тебе грустно в последнее время?

– Скорее горестно.

– У тебя осталось всего два камешка?

– Ты заметил.

– Лео Борлок?

– Лео Борлок.

– Никак не забудешь?

– Никак.

– Он того стоит?

– Не знаю. Кажется, да.

Папа кладет свою руку на мою:

– В одном ты можешь быть уверена.

– В чем?

– Не в чем, а в ком. Во мне.

Я улыбаюсь:

– Знаю.

– И в маме.

– Знаю.

Когда мы повернули к дому, на игровые площадки начальных школ уже высыпали дети – началась большая утренняя перемена.

24 марта

Остаток вчерашнего дня я провела в более или менее нормальном состоянии. Слонялась по дому. Навестила с Пусей Бетти Лу. Но когда я осталась одна и пришла пора укладываться спать, переживания вернулись.

Мне снова приснился сеньор Сагуаро. На сей раз он молчал. И рта на нем я не заметила – только потом поняла, что этот о́рган у него – с другой стороны. Я зашла ему за спину, а рот переместился на «лицо». Так и продолжалось: куда бы я ни смотрела, он «убегал», оказывался с другой стороны. Я безуспешно носилась вокруг старого кактуса в погоне за его ртом, потому что мне казалось: когда рот окажется в поле моего зрения, растение со мной заговорит.

Я исчезаю, Лео. Пропадаю. Исчезаю, как в Пусином фокусе, но только по-настоящему. Ибо что в тебе остается, когда ты теряешь любимого человека? Можно ли потерять любимого человека, не потеряв себя? Ищу вот Старгерл, тянусь к ней, а ее нет. Я – больше не я.