Я все еще здесь - Клели Авит (2015)

Собственно, я одна уже двадцать недель, но ясно сознаю это только в последние шесть. Хотя мне кажется, что прошла уже целая вечность. Может, время текло бы скорее, если бы мне удавалось побольше спать. То есть совсем вырубаться. Но я не люблю спать.

Не знаю, могу ли я как-то влиять на свой организм. У меня впечатление, что я «включаюсь» и «выключаюсь», как какой-нибудь электроприбор. Мой разум делает что хочет. А я как бы постоялица в своем собственном теле. И спать я не люблю.

Я не люблю спать, потому что, когда я сплю, я уже даже не постоялица – я превращаюсь в пассивного зрителя. Передо мной проплывают разные картины, но я не в силах их отогнать: ни проснуться, ни покрыться испариной, ни повернуться на другой бок. Я могу лишь смотреть, как они проплывают, и ждать, когда это кончится.

Каждую ночь мне снится одно и то же. Один и тот же сон. Каждую ночь я снова и снова переживаю событие, из-за которого попала сюда, в эту больницу. Самое ужасное, что я сама во всем виновата. Только я, и больше никто. Я и моя «идиотская зацикленность на ледниках», как выражался отец. Кстати, именно поэтому он и перестал меня навещать. Скорее всего, думает, что так мне и надо. Он никогда не понимал, за что я так люблю горы. И постоянно твердил, что когда-нибудь я сверну себе шею. Несчастный случай наверняка убедил его в том, что он победил в нашем споре. Что до меня, то я не думаю, что победила или проиграла. Я вообще ничего не думаю. Хочу только выйти из комы.

Чтобы мне снова было холодно, голодно и страшно. По-настоящему.

* * *

Просто удивительно, сколько всего можно узнать о собственном теле, валяясь в коме. Например, начинаешь отчетливо понимать, что страх – это химическая реакция. По идее, я должна бы испытывать ужас, каждую ночь переживая этот повторяющийся кошмар, но нет, смотрю его снова и снова. Вот я в три часа ночи встаю с постели в нашей высокогорной хижине и бужу своих товарищей. Вот торопливо завтракаю, как всегда, преодолевая искушение выпить чаю, чтобы не оказаться на леднике с полным мочевым пузырем. Вот методично натягиваю на себя одежку за одежкой, застегиваю молнию ветровки, прикрепляю налобный фонарик, надеваю перчатки и прилаживаю на ботинки кошки. Вот перешучиваюсь с друзьями, еще полусонными, но, как и я, уже переполненными радостью и адреналином. Вот защелкиваю на себе страховочный пояс, перебрасываю Стиву веревку и завязываю ее узлом-восьмеркой.

Этой треклятой восьмеркой.

Которую я завязывала несчетное число раз.

В то утро я не попросила Стива ее проверить – он как раз рассказывал какой-то анекдот.

В конце концов, узел выглядел вполне надежным.

Я не могу предупредить саму себя. Могу только смотреть, как беру в одну руку смотанный конец веревки, в другую – ледоруб и начинаю восхождение.

Как тяжело дышу, улыбаюсь, дрожу, но иду, иду, иду и снова иду. Как мелкими шажками продвигаюсь вперед. Как говорю Стиву, чтобы был осторожней там, на снежном мосту над трещиной. Как сама, стиснув зубы, миную это опасное место, и с облегчением вздыхаю, оказавшись на другой стороне. Как смеюсь над собой – ведь все так просто!

И вижу, как мои ноги вдруг едут куда-то вниз.

Продолжение я знаю наизусть. Мост представлял собой огромный снежный пласт над пустотой, и стояла на нем только я. Но тут снег подо мной заскользил, и вместе с ним я полетела вниз. Я почувствовала рывок – это туго натянулась веревка, надежно, словно общая пуповина близнецов, соединявшая нас со Стивом. Я испытала краткое облегчение, мгновенно сменившееся страхом, стоило мне понять, что веревка вытянулась еще на несколько сантиметров. До меня донесся крик Стива, пытавшегося устоять на льду с помощью кошек и ледоруба. Я еще слышала его команды, но снег продолжал валиться на меня, все сильнее сжимая ребра. Веревка у меня на поясе перестала сдавливать талию. Узел развязался, и я упала в трещину.