Затаив дыхание - Дин Кунц (2009)

И когда он нашел стихотворение о луне, у него перехватило дыхание:

Падающий лунь —

Каллиграфия в небе,

Когти и клюв.

Обостренная интуиция хорошо послужила ему, и курс логики, прослушанный в Гарварде, позволил быстро оценить сделанное открытие.

Хайку в блокноте на кухне — не новое сочинение. Джим написал хайку задолго до приезда Генри.

А потому речь в хайку не о лунях, которые кружили в небе за несколько мгновений до того, как Генри убил брата. Стихотворение не имело ничего общего ни с убийством Джима, ни с возможным убийством Генри.

Впрочем, он и не верил, что Джим вернулся из царства мертвых, чтобы сочинить хайку и угрожать ему. Генри не был суеверным человеком, и даже погружение в примитивную культуру этих сельских холмов не могло заставить Генри забыть все то, чему его учили в университете. Но, по крайней мере, находка хайку в этой книге подтвердила его догадку, что мучитель сознательно маскируется под Джима.

Или это не так?

Джиму не пришлось бы копировать хайку из книги. Он наверняка помнил стихотворение. А помня, понял бы, как его использовать в сложившихся обстоятельствах.

— Нет. Джим умер и даже не стал ходячим мертвяком. Джим, черт побери, мертв, как…

На чердаке кто-то вновь принялся выстукивать какой-то сложный ритм.

ГЛАВА 66

Даже по прошествии тридцати одного года Том Биггер помнил путь домой так же ясно, как если бы покинул дом лишь месяцем раньше. Ольхи кронами накрывали мостовую, такие же старые, как и в его детстве. Он узнал и уличные чугунные фонари, и старинные особняки, отделенные от улицы большими лужайками. Он ходил по этой улице мальчиком, подростком, до того, как стал таким злым, до того, как его разозлили идеологии, которые теперь казались ему безумными. Чужеродными.

Как и некоторые другие, дом его родителей не восстановили, а реконструировали, придав ему большее великолепие, чем прежде. Тем не менее дом он узнал, и его вид вызвал у Тома не только восторг, но и грусть.

Пришла пора попрощаться с Джозефом Юрашалми, и он принялся подыскивать слова, которыми мог бы выразить свою благодарность.

Но старик, припарковавшись перед домом, повернулся к Тому:

— Ты не знаешь, живут ли они здесь, Том. Прошло столько лет… И хотя мне тяжело это говорить, твоя внешность может не вызвать доверия у тех, кто теперь обитает в этом доме. Если твои родители переехали, новые хозяева могут знать, куда именно, и, думаю, они с большей готовностью скажут тебе их новый адрес, если я буду стоять рядом, когда ты нажмешь на кнопку звонка.

— Вы уже сделали для меня так много. Вам надо ехать домой, к Ханне, она…

— Помолчи, Том. Я — старик, пытающийся сделать gemuld chesed, и если ты хочешь помочь моей душе, то перестанешь спорить и позволишь мне это сделать.

— Gemuld chesed? Это что?

— Доброе дело, а в моем преклонном возрасте времени для них мне осталось немного. И на этом этапе своей жизни любой старый еврей вроде меня начинает задумываться, а достаточно ли он их сделал.

— Я думаю, что не сделал ни одного, — честно признался Том.

— Ты молод, у тебя есть время. Уж извини, если мои шлепанцы могут покоробить тебя, но давай поглядим, ждут ли тебя мама с папой.

На улице царили тишина и покой, а сердце Тома стучало, как молот. Бок о бок с Джозефом он приближался к парадной двери, с каждым шагом теряя мужество. Он отверг родителей, заявил, что презирает и их самих, и ценности, которые они исповедовали, и по прошествии стольких лет они имели полное право не принять его.