История твоей жизни (сборник) - Тед Чан (2002)

Наши команды добились успеха с базовой арифметикой, но зашли в тупик с геометрией и алгеброй. Мы пытались использовать сферическую систему координат вместо прямоугольной, думая, что она более естественна для гептаподов, учитывая их анатомию, однако это ни к чему не привело. Судя по всему, гептаподы не понимали, о чем мы говорим.

С физикой дела тоже шли неважно. Мы преуспели только с самыми конкретными терминами вроде названий элементов; после нескольких попыток продемонстрировать периодическую таблицу гептаподы поняли идею. Что касалось хотя бы немного абстрактных понятий, мы могли с тем же успехом болтать полную чепуху. Мы пробовали изобразить основные физические понятия вроде массы и ускорения, чтобы узнать для них термины гептаподов, но те в ответ лишь просили уточнения. Чтобы избежать проблем с восприятием, которые могли быть вызваны каким-то конкретным веществом, мы испробовали наглядные демонстрации, а также чертежи, фотографии и анимацию. Ничего не помогло. Дни топтания на месте перешли в недели, и физики начали разочаровываться.

Лингвисты, напротив, продвигались намного успешней. Мы постепенно расшифровывали грамматику устной речи, гептапода A. Как и ожидалось, ее правила отличались от человеческих языков, но до сих пор нам удавалось ее понимать: свободный порядок слов до такой степени, что не существовало предпочтительного порядка клауз в составе условного утверждения, вопреки «универсалии» человеческих языков. К тому же, судя по всему, гептаподы ничего не имели против многоуровневого вложения клауз, от которого у людей голова быстро шла кругом. Необычно, но не непостижимо.

Намного больший интерес представляли обнаруженные нами уникальные двухмерные морфологические и грамматические процессы в гептаподе B. В зависимости от наклона семаграммы можно было вносить модуляции, меняя кривизну конкретного штриха, или его толщину, или вид волнистости; также можно было менять относительные размеры двух корней, или относительное расстояние от них до другого корня, или их ориентацию, или множество других вещей. Эти графемы были несегментарными, их нельзя было выделить из семаграммы. И в отличие от того, как подобные штрихи воспринимаются в человеческом письме, эти не имели ничего общего с каллиграфическим стилем. Их значения подчинялись последовательной, недвусмысленной грамматике.

Мы регулярно спрашивали гептаподов, зачем они прилетели. Всякий раз они отвечали: «смотреть» или «наблюдать». Действительно, иногда они предпочитали молчаливо следить за нами, не отвечая на наши вопросы. Возможно, они были учеными, возможно, туристами. Госдепартамент проинструктировал нас как можно меньше рассказывать про человечество, на случай если эту информацию можно будет использовать как преимущество на будущих переговорах. Мы подчинились, хотя это не потребовало особых усилий: гептаподы ни о чем не спрашивали. Ученые или туристы, они оказались крайне нелюбопытным народом.

Помню, однажды мы поедем в торговый центр, чтобы купить тебе новую одежду. Тебе будет тринадцать. Вот ты сидишь, с детской непосредственностью раскинувшись на сиденье, а вот с отрепетированной небрежностью встряхиваешь волосами, как будущая фотомодель.

Пока я буду парковаться, ты будешь меня инструктировать:

– Ладно, мам, дай мне одну кредитную карточку, и встретимся у входа через два часа.

Я рассмеюсь.

– Еще чего. Все кредитные карточки останутся при мне.

– Шутишь.

Ты превратишься в олицетворение недовольства. Мы вылезем из машины, и я направлюсь к входу. Увидев мою непреклонность, ты быстро перестроишь планы.

– Ладно, мам, как скажешь. Можешь пойти со мной, только держись немного сзади, как будто мы не вместе. Если я встречу друзей, я остановлюсь и поговорю с ними, но ты продолжай идти, хорошо? Я тебя найду.

Я замру на месте.

– Прошу прощения? Я не прислуга и не родственник-мутант, которого следует стыдиться.

– Но, мама, нельзя, чтобы меня видели вместе с тобой.