Смятение - Элизабет Джейн Говард (1990)

С покупками ничего не получилось. В «Галери Лафайет» не было ничего, чего бы нам хотелось, в магазине под названием «Хапперт» в конце Риджентс-стрит увидели очень красивую розовую шелковую блузку, Полли она очень понравилась, но стоила шесть фунтов, «астрономическая сумма за то, что одевает всего лишь половину тебя», как грустно выразилась она. Я предложила ей одолжить половину денег, но она сказала, уж лучше нет, лучше сберечь деньги на время, когда мы будем жить в Лондоне. Мы решили пройтись пешком до клуба дяди Хью, что был напротив Грин-парк. Интересная вышла прогулка мимо разбомбленной церкви, очень важно выглядевшего книжного, а потом магазина «Фортум энд Мэйсон». Из-под обломков церкви и из земли пробивались крестовник и вербейник. До обеда было еще далеко, вот Полли и предложила: почему бы нам не посидеть в парке напротив, где мы могли бы обсудить, как подступиться за обедом к ее отцу с тем, чтоб мы жили в Лондоне. Но я сказала, что хочу зайти в «Ритц», потому как это самый шикарный отель и я никогда внутри не была. «Я просто в туалет схожу, – сказала я, – а если им не понравится, что я только затем и пожаловала, то могла бы и джину с лаймом выпить».

Полл просто в ужас от такого пришла и рассердилась. «Глупо, – сказала она. – Люди не заходят так просто в отели…»

– Как же, заходят! Затем отели и нужны!

– Если только не собираются остановиться в них. Прошу тебя, не ходи. Умоляю не делать этого.

Так что я не пошла. Вместо этого мы сели в парке, чуточку поразговаривали, а потом заговорили про то, как заиметь себе свой дом. Я сказала, что, мне представлялось, было бы здорово, если бы Полли заявила о желании учиться в художественной школе, ведь само слово «школа», похоже, благотворно действует на нервных взрослых. Полли сказала, что самым трудным препятствием станет желание дяди Хью, чтоб мы жили в его доме с ним и дядей Эдвардом.

Ой, ладно. Обед наш был изысканным: салат из крабов и вино под названием «Либфраумилк», немецкое, так что, конечно же, написать правильно я его не могу. Дядя Хью называл его рейнвейном, что бы то ни значило. Был он очень мил и обращался к нам совершенно по-взрослому, пока не дошло до разговора о том, чтобы у нас был дом, когда он стал увиливать да обещать, мол, посмотрим-посмотрим, что, судя по обширному для нас обеих опыту его поведения, обычно означает «нет». Он сказал-таки, как было бы для него чудесно, если бы мы жили в его доме, и я видела, как слабела Полли, а оттого слабела и я, потому как, в конце концов, он ее отец, а если бы папа сделал мне такое же предложение, я бы, конечно же, жила с ним.

Конечно же, не стала бы. Только тут не то же самое, потому как была бы еще и Зоуи. Наверное, она оставалась бы за городом с Джулей, и тогда могло бы быть так: только папа и я. И тогда Арчи мог бы приезжать и жить с нами…

Только для меня жизнь (вместе с Полли) в доме дяди Хью ни на что такое не была бы похожа и уж наверняка стеснила бы нашу свободу, о чем я и сообщила Полли на обратном пути в поезде. А она в ответ, мол, нам остается только ждать (совершенно средневековая отговорка: ягненок, блеющий бараном, – сказала я ей, и ей пришлось согласиться). Но она сказала, что мы могли бы других подбить, хотя я не слишком-то надеюсь, что это привело бы к желаемому результату: тетя Вилли последнее время довольно раздражительна, а тетя Рейч, похоже, никогда не считала, что чем-то надо заниматься просто ради забавы, Зоуи же ни на кого не имеет влияния, за исключением Джули и того бедняги военного летчика, который влюблен в нее, – если вам угодно знать мое мнение. А еще Дюши: она не может не быть старомодной, раз уж так стара, – считает, что нам незачем ехать куда бы то ни было или чем бы то ни было заниматься.