Синон - Дан Сельберг (2015)

Несмотря на жару, он мерз в тесной рубке. Вероятно, причиной тому была усталость. Сёдерквист повторял про себя строки стихотворения. Ледяное пламя небытия… Иней… Сны на белом кристалле… Как это похоже на то, что видят инфицированные NcoLV… Он сунул руки в карман куртки и кивнул на спидометр:

– Нельзя ли прибавить?

Сванте скептически поджал губы.

– Я выжимаю из старушки все, что можно. Но не волнуйся, мы успеем в срок. – Он коротко оглянулся на Эрика: – Кто-то попался в ловушку, если я правильно понимаю?

С этими словами Форселль дернул рычаг – заходили «дворники». Огонек на мысе Ставнес оставался все таким же безнадежно далеким.

Гиллёга, Швеция

Ханна полулежала на диване, положив голову на подлокотник. Жесткая обивка пахла сигаретами. В этом доме Йенс был повсюду – в книгах на полке, названия которых она успела выучить наизусть, в деревенской мебели, в старинных стенных часах, в столе из сосновой древесины и стульях в стиле Карла Мальмстена[32]. Во всем этом уюте…

После разговора с Папо Ханна не разрыдалась и не впала в истерику. Она почти не чувствовала страха и сама себе удивлялась. Или причиной всему был шок? А может, вино, не дававшее воспринять то, о чем говорила Рейчел, с должной серьезностью? Все казалось слишком нереальным, разведчица как будто пересказывала роман или фильм. В уютной, натопленной гостиной, где на журнальном столике дымились большие чашки с чаем, где пела Уитни Хьюстон и трещали в камине дрова, не было места кошмарной реальности.

Какие-то незнакомые люди жаждут ее крови. Как вампиры. Что за театральщина! Ханне хотелось рассмеяться. Рейчел даже окно открыла, чтобы злодеи не застали их врасплох. Дождь все еще мягко шелестел снаружи, и комната наполнилась запахами мокрого мха и морской соли. Ханна смертельно устала. Она присела на край большого кресла напротив Папо и видела ее, как в тумане.

– Зачем ты мне все это рассказала? – спросила фру Сёдерквист.

– Мне показалось, что я обманываю сама себя. Что это отчаяние мешает мне увидеть все как есть.

Рейчел стала другой, пока рассказывала свою историю. Она словно сменила кожу. Хрупкая девушка осталась в прошлом, и теперь перед Ханной сидел солдат. У него были волосы Рейчел и одежда Рейчел, но глаза – другие.

Папо посмотрела на собеседницу:

– Ты знаешь иврит?

– Нет, к сожалению. Моя бабушка очень расстраивалась по этому поводу.

Рейчел склонила голову набок.

– Бабушка? Ее тоже затронул шоа? Холокост, я хотела сказать?

– Она была в Треблинке, вместе с дедушкой.

Разведчица кивнула.

– Когда выжившие получили наконец возможность отправиться на Святую землю, как, думаешь, там их встретили?

Ханне стоило усилий держать глаза открытыми.

– С распростертыми объятиями? – продолжала спрашивать Папо. – Или те, кто их принимал, стыдились того, что сами избежали ада? Я что-то читала об этом. Людей, выживших в катастрофе, часто преследует чувство вины.

Некоторое время Рейчел молчала, а когда она заговорила снова, в словах ее зазвучала горечь:

– Это так, израильтяне стыдились. Но не того, что сами избежали ада. Они презирали своих выживших собратьев за трусость и малодушие.

– Но это безумие…

– Именно поэтому Иегуда Бауэр[33] выступил тогда со своими знаменитыми тремя заповедями: «Не будь жертвой, не будь преступником и не оставайся пассивным наблюдателем».

Ханна смотрела на собеседницу. Рейчел не было – на ее месте у окна по-прежнему сидел солдат.

– Я верю Бауэру, – продолжал он голосом Рейчел. – Поэтому и избрала единственно возможный путь…

Тут Ханна не выдержала:

– Прости меня, Рейчел, я страшно устала. Если ты хочешь о чем-нибудь мне рассказать, то я хотела бы побольше узнать о твоей сестре.

Папо выпрямилась на стуле и поморщилась. Похоже, ее мучили боли в спине.