Дама с рубинами. Синяя борода - Евгения Марлитт (1885, 1866)

Герберт стоял у лестницы, намереваясь идти наверх, а коммерции советник возвращался от подъезда. Лицо его еще сияло гордостью от чести, оказанной его дому. Он изумился при виде Маргариты, но тотчас же, широко раскрыв объятия, с радостным возгласом прижал ее к груди. На губах девушки опять заиграла улыбка.

– Да это и в самом деле ты, Гретхен! – воскликнула советница, входя в вестибюль в сопровождении Рейнгольда. – Так неожиданно!

Шлейф, который она держала своими тонкими пальцами, высоко подняв, чтобы не запачкать, шурша, упал на пол, когда она протянула молодой девушке руку и подставила с достоинством щеку для поцелуя. Но внучка как будто этого не заметила и, притронувшись губами к руке бабушки, бросилась на шею брату. Перед тем она на него серьезно рассердилась, но ведь это был ее единственный брат, к тому же больной.

– Пойдемте наверх. Здесь такой сквозняк, да и вообще вестибюль – неудобное место для разговора, – убедительно сказал Лампрехт и, обняв Маргариту за плечи, стал подниматься с ней по лестнице за Гербертом, который шел на несколько ступеней впереди.

– Совсем взрослая девушка! – заметил он, с отцовской гордостью глядя на стройную фигуру идущей рядом дочери.

– Да, она еще выросла, – согласилась медленно следовавшая за ними под руку с Рейнгольдом бабушка. – Не находишь ли ты, Болдуин, что она живой портрет покойной Фанни?

– Вовсе нет! У Гретель настоящая лампрехтская физиономия, – возразил он с помрачневшим лицом.

Наверху, в большом зале, около обеденного стола стояла тетя Софи и пересчитывала серебро, укладывая его в корзинку. Лицо ее озарилось улыбкой, когда Маргарита подбежала к ней.

– Твоя постель ждет тебя на том же месте, где ты спала ребенком и придумывала свои шалости, – сказала она, передохнув наконец после бурных объятий молодой девушки. – А в уютной комнате рядом, выходящей во двор, все так же шмыгают под окнами, как ты всегда любила.

– Так это заговор! – с неудовольствием заметила советница. – Тетя Софи была поверенной, а мы все ничего не должны были знать до наступления торжественного момента? – Пожав плечами, она опустилась на ближайший стул. – Если бы он наступил раньше, этот торжественный момент, Грета. А теперь твое возвращение совершенно бесцельно – двор недели через две отправляется в М. и представление тебя вряд ли возможно.

– Ты должна этому радоваться, милая бабушка. Я бы тебе принесла мало чести, так как ты не можешь себе представить, что я за трусиха и какой неловкой становлюсь, когда робею. Перед нашими милыми стариками – герцогом и его супругой – я бы себя, конечно, не уронила, ибо они так добры и снисходительны, что никогда нарочно не приведут в смущение робкого человека, но другие… – Она не закончила фразу и невольно провела рукой по своим кудрям. – Да ведь я не для этого приехала, бабушка: меня привлекают елка и встреча Рождества там, внизу, в общей комнате. Мне до смерти надоело смотреть, как тетя Эльза покупает фигурные конфеты и книги в роскошных переплетах и навешивает их на дерево. Я хочу опять сидеть в нашей теплой общей комнате, когда на дворе гудит метель, а по столу катаются орехи, из рук в руки передается сусальное золото и из кухни через замочную скважину и дверные щели проникает запах кренделей и разных чудесных зверей, что печет Бэрбэ. Самого лучшего, конечно, не будет – закрытой рабочей корзинки тети Софи, из которой иногда высовывались кусочки незаконченного кукольного приданого, да и книжки с картинками я уже переросла. Но от Бэрбэ я потребую моего пряничного рыцаря!

– Ребячество! – сердито проворчала советница. – Стыдись, Грета. Ты нисколько не переменилась к лучшему.

– То же самое мне сказал и дядя Герберт.