Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс (1984)

– Да отстань ты, чтоб тебя… – Фессенден отмахнулся от него, и двое посрамленных белых быстро скрылись за углом.

Ай как стыдно, сказал себе Билли. Просто непростительно стыдно. Чтобы умерить чувство вины, пришлось вспомнить, что эти двое получили по заслугам.

Пинкни Герберт выбежал на тротуар, чтобы пожать ему руку. О своей ране Билли почти забыл. Он чувствовал себя до безобразия счастливым, гордым собой и – самое главное – живым.

Глава 130

В тот же день на долину обрушился ливень. Чарльз сидел под сенью огромного дуба и читал старую балтиморскую газету, неизвестно как оказавшуюся в Саммервилле, деревушке, куда они с Энди забрели в поисках провизии.

Чарльз задержался в Монт-Роял намного дольше, чем следовало, и дольше, чем он планировал. Но для строительства нового, совсем небольшого дома важна была каждая пара рук, поэтому он просто не мог уехать. Строили новое пристанище на месте старого летнего домика, который был разрушен налетчиками, но не сожжен. Все бревна и доски, какие только удалось найти, или были треснуты, или обгорели. В результате появилось довольно диковатое сооружение, но оно, по крайней мере, могло укрыть от непогоды всех уцелевших – и белых, и черных – в едином пространстве, разделенном только занавесками.

Положение с продуктами было отчаянным. Их сосед Маркем Булл поделился с ними небольшими запасами муки и дрожжей. Так что у них был хлеб и рис со своей плантации, но больше почти ничего. Люди, иногда появлявшиеся на речной дороге, говорили, что голодает весь штат.

Поездка в Саммервилл подтвердила это. Будь у Чарльза хоть мешки золота, он ничего не смог бы купить, потому что покупать было просто нечего. Нашлась только вот эта газета, оставленная каким-то беженцем.

Мечтая о сигаре – он ни разу не курил с тех пор, как вернулся домой, – Чарльз дочитал подробное описание второй инаугурации Линкольна. Война могла еще продолжаться какое-то время, но президент явно уже скоро начнет распоряжаться завоеванным Югом, поэтому Чарльз должен был знать, что он думает.

На первый взгляд речь мистера Линкольна выглядела великодушно. Несколько раз он призывал «не испытывать ни к кому злобы» и проявлять «милосердие ко всем». Говорил о том, что надо «перевязать раны нации», «помнить о тех, кто нес на себе тяжесть сражений, позаботиться об их вдовах и сиротах». Желал «справедливого и долгого мира».

Все это прекрасно и весьма гуманно, думал Чарльз. Однако некоторые отрывки президентской речи заставляли предположить, что даже если Линкольн готов простить южан в человеческом смысле, то греха рабства он им никогда не простит. И пока эта позорная система не будет отменена, война не закончится.

…если Богу угодно, чтобы она продолжалась, пока все богатства, накопленные рабами за двести пятьдесят лет неоплаченного изнуряющего труда, не исчезнут, и пока каждая капля крови, выбитая кнутом, не будет отмщена другой каплей, добытой мечом… мы будем повторять: «Кара Господня праведна и справедлива».

Кара Господня. Чарльз снова и снова возвращался к этим двум словам на пожелтевшей газетной странице. Они словно выразили и еще больше подкрепили то, что он чувствовал после пожара. Твердое, хоть и подпорченное чувством вины убеждение, что война заканчивается именно так, как она и должна была закончиться.

И все же чем больше Чарльз думал, прислонившись головой к дубу и закрыв глаза, тем яснее понимал, что все могло сложиться совсем по-другому, если бы удача не отворачивалась от Юга так часто.

Если бы перед Шарпсбергом не нашли те злосчастные три сигары, завернутые в копию приказа генерала Ли.

Если бы Джексон не был ранен каким-то северокаролинским стрелком.

Если бы Стюарт не увлекся своим разведывательным рейдом во время Геттисбергской кампании и вовремя помог Ли.

Если бы интендантским ведомством управлял знающий человек, а не головотяп.