Анж Питу - Александр Дюма (1851)

Как видно, монархия уже склонялась под рукой народа и склонялась низко.

С 23 июня по 12 июля все выглядело достаточно спокойно, но это было тяжелое, удушливое спокойствие перед грозой.

То было словно тягостное сновидение в тягостном сне.

Одиннадцатого король принял решение: подталкиваемый королевой, графом д’Артуа, Полиньяками, всей версальской камарильей, он наконец дал отставку Неккеру. Двенадцатого эта новость дошла до Парижа.

Читатель уже видел, какое она произвела действие.

Бийо приехал вечером тринадцатого, как раз когда жгли заставы.

Вечером тринадцатого Париж защищался, утром четырнадцатого он был готов перейти в наступление.

Утром четырнадцатого Бийо кричал: «К Бастилии!» – и три тысячи человек вторили его крику, который вскоре станет кличем всего населения Парижа.

А причина этого в том, что уже пять столетий на груди Франции тяжким бременем лежал монумент – словно адский камень на плечах Сизифа[114].

Только Франция, не столь уверенная в своих силах, как титан, никогда не пыталась поднять его.

Этот монумент, клеймо феодализма, запечатленное на челе Парижа, назывался Бастилия.

Король, как говорила г-жа дю Осе, был слишком добр, чтобы велеть отрубить голову.

Но король бросал в Бастилию.

О человеке, которого по приказу короля заключили в Бастилию, забывали; он был вычеркнут из жизни, замурован, исчезал.

И так длилось до тех пор, пока король не вспоминал о нем, но королям приходится думать о стольких проблемах, что о прошлых они порой просто забывают.

А кроме того, во Франции существовала не одна Бастилия, что означает «крепость»; таких крепостей было не менее двух десятков, и назывались они Фор л’Эвек, Сен-Лазар, Шатле, Консьержери, Венсен, замок де ла Рош, замок Иф, острова Сент-Маргерит, Пиньероль и т. д.

Но только одна крепость у Сент-Антуанской заставы называлась Бастилия, как Рим назывался Городом.

То была поистине и по преимуществу «крепость». Она одна стоила всех остальных.

Почти целое столетие комендантами Бастилии оставались члены одной семьи.

Предком сих избранных был г-н де Шатонёф. Наследовал ему его сын Лаврийер, ну, а Лаврийеру его внук Сен-Флорантен. Династия эта угасла в 1777 году.

Никто не мог сказать, сколько именных указов о заточении было подписано за время правления этой троицы, большая часть которого приходилась на царствование Людовика XV. Сен-Флорантен один расписался на пятидесяти тысячах таких указов.

Эти указы о заточении приносили огромный доход.

Их продавали отцам, желающим избавиться от сыновей.

Их продавали женам, желающим избавиться от мужей.

Чем красивее была женщина, тем дешевле стоил такой указ.

Она и министр просто оказывали друг другу небольшую услугу.

Под конец царствования Людовика XIV все государственные тюрьмы, а главное, Бастилия, оказались в руках иезуитов.

Вот наиболее знаменитые из узников:

Железная Маска, Лозен, Латюд.

Иезуиты были исповедниками: исповедовали узников ради вящей безопасности.

Ради той же вящей безопасности умерших узников хоронили под ложными фамилиями.

Вспомним, что Железная Маска был похоронен под фамилией Маркиали.

Он пробыл в заточении сорок пять лет.

Лозен – четырнадцать лет.

Латюд – тридцать лет.

Но Железная Маска и Лозен хотя бы совершили серьезные преступления.

Железная Маска, который то ли был братом Людовика XIV, то ли нет, во всяком случае, так походил на короля, что их можно было спутать.

Дерзнуть быть так похожим на монарха – большая неосторожность.

Лозен чуть было не женился, а может, даже и женился на Великой Мадемуазель[115].

Посметь жениться на племяннице короля Людовика XIII, внучке короля Генриха IV тоже крайне неосторожно.

Но в чем провинился бедняга Латюд?

Он осмелился влюбиться в м-ль Пуассон, приближенную королевской любовницы маркизы де Помпадур.