Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - Батист Болье (2013)

Снова послышалось это ужасное стрекотание. Оно сверлило барабанные перепонки и, судя по всему, раздавалось теперь из какой-то другой точки. Я повернулся к нашему водителю, тому самому здоровенному мужику. Он обладал даром перемещать нас в пространстве из пункта А в пункт Б, расстояние между которыми 34 километра, за 10 минут 43 секунды, причем не вызывая тошноты (только немного холодного пота). Я проворчал:

– Черт, это невыносимо.

Я не шучу: больной умирал, а каждое мое движение сопровождалось пронзительными трелями.

Шеф Покахонтас объявила:

– Все. Заканчивай.

И трели тут же смолкли. Ни звука. Ничего.

– Наконец-то. Лучше бы пораньше…

Я выпрямился, Здоровенный Мужик стянул перчатки, Брижит убрала шприцы: они не понадобились, поскольку пациент умер.

За стопкой книг у окна мы увидели смешную канарейку. Она бегала туда-сюда по длинной жердочке. Маленький желтый комок.

Все было кончено, сражение завершилось. Канарейка перестала петь. Она ведь не электронная, а живая: некого больше радовать, значит, и стрекотать незачем.

Прежде мне не нравились птицы. Наверное, я заблуждался.

Жар-птица кивнула в знак одобрения. Может, я как эта птица, а мои истории – трели, которые побуждают ее жить?

Я добавил:

– Муравьи выползают наружу, чтобы их не засыпало, змеи бьются о стекло террариума, слоны спасаются бегством, лягушки перестают спариваться. Только люди, когда приближается катастрофа, ничего не делают. В Помпеях под слоем пепла находили слившиеся в объятиях тела людей, занимавшихся любовью. Какова мораль? Мы глупее лягушек.

– Какова мораль? Вулкан – это невыносимо! Возьмите и залейте его водой. Ведь должны же быть огнетушители для вулканов!

Мы говорили о путешествиях. О самолетах – ни слова:

– Я их не выношу. Эти киты, поднятые в воздух, все время ломаются. Все им доверяют, но это заблуждение…

Она боялась самолетов, боялась кораблей и путешествовала только поездом. Однажды контактная сеть загорелась, и вагон, где она спала, сошел с рельсов. Никто не погиб, но некоторые пострадали. С тех пор она никогда не пользовалась общественным транспортом.

– Если смогу сесть на корабль, поплыву в Африку, в Кению, посмотреть, как жирафы склоняют свои длинные шеи к самой земле. Африка – это чудесно, все началось именно там. С тех пор как отец Тома ушел от меня, я мечтаю о великане кенийце, который увезет меня в саванну и хорошенько встряхнет с головы до пят.

– Доктор Убунту – сенегалец. Он может устроить вам землетрясение! Мы с вами сумеем завлечь его в сети!

– Завлечь в сети? – Она показала на свой халат, скрывавший вздувшийся от болезни живот и высохшую грудь. – Еще бы, кто же откажется? От такого-то тела?

Только к этому и сводилась ее свобода: она могла посмеяться над собой. В ее теперешней жизни веселого было мало.

9 часов,

внизу

До полудня мне предстояло дежурить в подразделении “скорой”, которое именовалось ОКЭГ. Оно не имеет никакого отношения ни к нефти, ни к электричеству. Эти буквы расшифровываются как “отделение краткосрочной экстренной госпитализации”. Туда отправляют больных, оказавшихся “между двумя койками”: они слишком нестабильны, чтобы перевести их в одно из отделений наверху, и слишком стабильны, чтобы оставить их в “скорой”. Мне здесь нравится: здесь у всякой истории есть конец. В отделении скорой помощи пациенты приходят и уходят. Домой или наверх. Никто не знает, что с ними случается потом: живы они или умерли, улучшилось их состояние или ухудшилось. Загадка… Хуже того: виновник остается неизвестен. Стафилококк или стрептококк? Острый панкреатит или холецистит? И так далее. Игра “Клуэдо”, тайна которой не раскрыта.

В ОКЭГ всегда понятно, “кто виноват” и “как это произошло”: гаечный ключ, веревка или подсвечник. На каждый вопрос имеется ответ.