— Я никогда в жизни не была такой счастливой, — просто сказала она, приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы.

Дики Лэнком с «кадиллаком» и подружкой исчез, вероятно в направлении какой-нибудь темной стоянки у моря. Когда Марк один шел по пустынным ночным улицам, он думал о словах Марион и решил, что согласен с ними. Он не мог вспомнить, когда был так счастлив, но, печально улыбнулся он, в его жизни вообще было мало счастья. Для нищего и шиллинг — богатство.

* * *

Наступил их последний день вместе, и сознание этого отравляло им радость. Марк оставил «кадиллак» на узкой дороге в поле сахарного тростника, и они ушли на длинный изогнутый белоснежный пляж, с обоих концов закрытый скалами.

Море было такое чистое, что, сидя на высокой дюне, они видели рифы и песок глубоко на дне. Еще дальше вода становилась густо-синей и наконец встречалась с далеким горизонтом, где стояли кучевые облака, пурпурные, голубые и серебряные в свете солнца.

Они босиком шли по песку, неся корзину с едой для пикника, собранную для Марион в отеле, и потрепанное серое одеяло с постели Марка, и им казалось, будто они одни в целом свете.

Они переоделись в купальные костюмы, скромно укрывшись друг от друга за пышным кустом молочая, и со смехом побежали в теплую воду.

Тонкая черная влажная ткань купальника Марион липла к телу, так что девушка казалась обнаженной, хотя купальник закрывал ее от бедер до шеи, а когда она стянула красную купальную шапочку и распустила густые волосы, Марк впервые почувствовал физическое влечение.

До сих пор он получал удовольствие скорее от их дружбы. Терпеливое восхищение Марион заполняло какую-то пустоту в его душе, он относился к девушке покровительственно, испытывая к ней почти братскую нежность.

Она неведомым женским чутьем сразу уловила перемену в нем. Смех замер на ее губах, глаза стали серьезными, в них появилась тень страха или предчувствия, но она повернулась к нему, подняла лицо и, казалось, сознательно набралась сил и храбрости.

Они лежали рядом на одеяле в тени куста. Полдень был жаркий, гудели насекомые.

Влажные купальные костюмы прохладно касались их горячей кожи. Когда Марк осторожно стянул костюм с Марион, ее кожа под его пальцами была влажной; он удивился тому, как непохоже ее тело на тело Хелен. Кожа Марион, слегка припорошенная пляжным песком, была чистой, молочно-белой, чуть розоватой, пушок на ее теле мягким, как шелк, золотистым и легким, как дым. Все ее тело было мягким, пластичным, в отличие от мускулистого тела Хелен, и ощущение от него было совсем иным, оставляло впечатление неизведанной податливости, что заинтриговало и возбудило Марка.

И только когда она ахнула, прикусила губу и спрятала лицо, прижавшись к его шее, он неожиданно понял, что все то, чему научила его Хелен и что приводило ее в такое возбуждение, на Марион не действует. Тело ее оставалось скованным, лицо — бледным и застывшим.

— Марион, что с тобой?

— Все в порядке, Марк.

— Тебе не нравится?

— Со мной это впервые.

— Можно прекратить.

— Нет.

— Нам не обязательно это делать.

— Нет, Марк, продолжай. Ведь ты этого хочешь.

— А ты — нет.

— Я хочу того же, что ты, Марк. Продолжай. Это для тебя.

— Нет.

— Пожалуйста, Марк, пожалуйста, продолжай.

Ее губы дрожали.

— Прости, Марион.

Он отстранился от нее, увидев страх в ее глазах, но Марион тотчас придвинулась к нему, обняла за шею, почти легла на него.

— Марк, не извиняйся. Я хочу, чтоб тебе было хорошо.

— Мне не будет хорошо, если ты не хочешь.

— О Марк, не говори так. Пожалуйста, не говори. Я больше всего на свете хочу, чтобы ты был счастлив.