Удочеряя Америку - Энн Тайлер (2006)

– Конечно же! Как я не подумала! Только потому, что у нас больше места. Но если вы предпочитаете у себя…

– Ну, по правде говоря, дом у меня совсем маленький, – сказала Мариам.

– Но готовить-то вам. Вы и выбирайте, где лучше.

– Но все остальное на вас – украшение дома, уборка после гостей. Разумнее сделать все у вас.

– Нет, так будет лучше всего, – объявила Зиба. – Мы используем ваш дом. Все получится.

Итак, Мариам пригласила Дональдсонов к себе. За десять дней до намеченного срока Сами отвез ее в Роквилл за наиболее экзотическими ингредиентами (в такую даль Мариам не любила ездить одна). По I-95 машины шли бампер к бамперу, и Сами шепотом ругался всякий раз, когда впереди вспыхивал красный свет.

– Еще повезло, что у нас неподалеку есть такое место, – урезонивала сына Мариам. – Когда я только приехала в страну, твоей бабушке приходилось слать мне почти все специи почтой из Ирана.

Она словно и сейчас видела эти посылки, неуклюже сшитые из ткани мешочки, набитые сумаком, сушеными листьями пажитника, крошечными высохшими и почерневшими лаймами, на каждом мешочке сделанный от руки картонный ярлык, надписанный маминым неуверенным английским.

– А чего не могли добыть, с тем приходилось как-то выкручиваться, – продолжала Мариам. – Мы делились секретами, другие жены и я. Гранатовый соус из замороженного концентрата валлийского виноградного сока и консервированного наполнителя для тыквенного пирога – это я запомнила. Йогуртный творог из обезжиренного молока и козьего сыра, взбить в блендере.

В те годы все их друзья были иранцы, все примерно в такой же ситуации, как Мариам и Киян (на большой вечеринке, когда садились играть в покер, если бы кто-то из жен подал голос: «Доктор-ага!» – обернулись бы все мужчины). Где теперь эти люди? Многие, конечно, вернулись домой. Другие разъехались по Америке. Но кое-кто оставался в Балтиморе, и Мариам это знала, но связь была утрачена. Прежде всего, отношения сильно усложнила политика: кто за шаха? кто против? Почти все прибывшие после Революции поддерживали шаха, с ними лучше не иметь дела, к тому же Киян умер, и ей стало неуютно в обществе, где все собиралась парами.

– Если б твой отец дожил до низвержения шаха, – сказала она Сами, – он был бы счастлив.

– Примерно три с половиной минуты, – откликнулся Сами.

– Вот еще.

– Его бы возмущало все, что происходит сейчас.

– Да, конечно.

Однажды она слушала музыкальную передачу с родины, включила старый коротковолновый приемник Кияна, пока гладила. Уже прошли многотысячные демонстрации, доносились слухи о волнениях, но даже эксперты не решались предсказывать исход. И вдруг на полуноте музыка оборвалась, потом долгое молчание, которое прервал наконец диктор, негромко и спокойно заявивший: «Это голос Революции».

Дрожь пробежала по ее позвоночнику, слезы выступили на глазах. Отставив в сторону утюг, Мариам громко позвала: «О, Киян! Слышишь ли?»

– То, что происходит сейчас, разбило бы ему сердце, – сказала она. – Иногда, знаешь, я думаю, умершие – вот кто счастлив.

– Йуух! – выдохнул Сами, и Мариам с тревогой глянула на машины впереди: неужто пробка? Но нет, видимо, просто преувеличенная реакция, молодым это свойственно. – Даже не начинай, мам! Никуда не торопись.

– Я не буквально, Сами. Но что бы сказал твой отец? Он любил свою страну. Всегда мечтал о том, как мы туда вернемся.

– Слава богу, мы не вернулись, – отрезал Сами, включил поворотник и резко свернул на скоростную полосу, словно от одной мысли о возвращении ему сделалось дурно.