Два лета - Эми Фридман (2016)

Я киваю, соглашаясь с телефоном. «Ты права, как всегда, о мудрейшая лучшая подруга!» – отвечаю я. Надо бы на самом деле позвонить отцу, ведь разговор не окончен, еще есть вопросы. И возможно, – во мне теплится искорка надежды – я уговорю его позволить мне приехать.

Перебираю залежи на столе и нахожу распечатку папиного письма с его телефонами. Волнуясь, звоню на сотовый, но в ответ лишь безнадежные гудки. Наверное, я могу принимать международные звонки, но не совершать их.

Открываю дверь комнаты и выхожу в коридор с ковровым покрытием. Дом у нас одноэтажный, и отсюда мне слышно, как в кухне разговаривают мама и тетя Лидия. Мама говорит что-то похожее на «не рассказывай». Тетя Лидия сначала что-то бормочет, а потом я четко слышу: «Почему бы не попытаться? Уже столько времени прошло!»

Почему бы не попытаться? О чем они? Я продолжаю прислушиваться, но из крана начинает литься вода. Ну что ж. Уже хорошо, что мама чем-то занята. Я разворачиваюсь и на цыпочках захожу в ее залитую солнцем спальню, где на тумбочке стоит наш домашний телефон.

Ро, наш рыжий полосатый кот, свернулся клубком на маминой кровати и приветливо мяукает. Я не обращаю на него внимания. Ро вообще-то мой кот – подарок от мамы в знак сочувствия после развода с папой, – но маму он больше любит. Она, кстати, и придумала имя: полностью его зовут Шредингер, это в честь знаменитого физика, у которого, насколько я помню, была какая-то теория про кошек. Я хотела дать ему имя Живоглот, в честь кота в «Гарри Поттере», но всякий раз, когда я его так называла, Ро начинал на меня шипеть, и я перестала.

Я сажусь на краешек кровати на безопасном расстоянии от Ро и потной рукой беру телефон. Снова набираю папин мобильник, там сразу включается автоответчик. На записи папа что-то непонятно говорит по-французски, я пугаюсь и бросаю трубку. Тогда, осмелившись, я решаю позвонить ему домой. Вдруг он уже вернулся из Берлина, и я могу прилететь.

Домашний телефон дает гудок, другой.

– Allô?

Трубку взяла девочка с тонким мелодичным голосом. Я откашливаюсь и, волнуясь, пытаюсь вспомнить хоть что-то по-французски.

– М-м-м, bonjour. Parlez-vous… м-м-м… anglais? [33] – запинаясь, спрашиваю я.

– Да, я говорю по-английски, – почти без акцента отвечает девочка. Ее дыхание слегка сбивается, будто она запыхалась. – Кто это звонит? – спрашивает она.

– М-м-м… Саммер, – отвечаю я. – Саммер Эверетт. Дочь Неда Эверетта. – Я кусаю губы. – Могу я поговорить с отцом? Это ведь его телефон?

На другом конце тишина, кажется, связь прервалась.

– Он в Берлине, – теперь девочка говорит отрывисто.

– Ой, до сих пор? – у меня вырывается грустный смешок; девочка молчит. – А вы что, его помощница? – продолжаю я. – Я должна была этим летом ему помогать, но…

– Я не помощница, – коротко прерывает девочка. – Мне нужно идти, опаздываю на встречу с друзьями.

По маминым часам я пытаюсь вычислить, сколько времени во Франции. Почти девять вечера. Интересно, кто она такая. Одна из друзей-художников, о которых упоминал отец? По голосу моя ровесница. Пытаюсь спросить у нее, можно ли передать сообщение, но в телефоне гудки. Она повесила трубку.

Прямо сама любезность. Я пожимаю плечами и кладу трубку на место. Уныло вглядываюсь в знакомый постер в рамке на стене: на простом белом фоне напечатана цитата: «Нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Гераклит». Знаю, что в этой фразе есть философский смысл, но не совсем понимаю какой.

Ро, наверное, чует мое отчаяние и, мягко ступая, подбирается ко мне. Хочу погладить его по голове, но он выгибает спину, мяукает и кусает за палец. И здесь облом. Я встаю и сминаю в руке папино письмо. Уже собираюсь выбросить его в мамину корзину для мусора, но в последний момент останавливаюсь. Возвращаюсь в свою комнату и бросаю ненужную бумажку на стол. Потом плетусь по коридору в кухню.