Лишь любовь разобьет тебе сердце - Кэтрин Веббер (2018)

– Где тебя носило? Я так тебя ждала! – говорит она, и ее темные глаза переполняет боль. – Ты ведь обещала поиграть со мной в шахматы.

– Прости.

Я присаживаюсь рядом с ней.

– Ты теперь так редко со мной бываешь.

– Что ты говоришь? Мы проводим вместе кучу времени. – Ложь оставляет у меня во рту кисловатый привкус.

– Я для тебя всегда находила время.

Я вздрагиваю, поняв, что глагол стоит в прошедшем времени и что в ее словах неприкрытая горечь.

– Мика-Маус, – произношу я, но она отворачивается.

– Я больше не хочу быть Микой-Маус. Это детское прозвище. Мне четырнадцать лет, я больше не ребенок.

Она так и останется четырнадцатилетней. Так невыразимо больно понимать, что старшая сестра превратилась в младшую.

– Для меня ты всегда останешься Микой-Маус. Но, если ты так хочешь, буду называть тебя Микой.

Ее имя произносится как «Мика», хотя по правилам американского произношения должно звучать как «Майка». Мама даже сначала хотела изменить написание, чтобы людям было легче его правильно произносить, но папа заявил, что это лишь в угоду американцам, потому что Мика должна гордиться японским именем, которым ее назвали. А потом Мики не стало, и теперь уже не важно, как это имя писалось и произносилось.

Давно, несколько лет назад, я сказала Дре, что для меня Мика до сих пор жива. И моя подруга не стала смеяться надо мной. Правда, вытворила кое-что похуже: рассказала об этом своей сестре. А та сболтнула их маме. А та, в свою очередь, поделилась с моей. И мне тогда пришлось обратиться к психотерапевту, который повторял, словно заклинание: «Мика умерла, Мика умерла». Я это понимаю. В конце концов, я была рядом с ней, когда это случилось. Но это вовсе не означает, что я больше не вижу ее. Я просто никому об этом не говорю.

После того разговора с Дре я больше никогда не упомянула имени моей сестры в чьем-либо присутствии. Ее имя уподобилось проклятью, которое вслух не произносят. Теперь я обращаюсь к ней по имени, только когда мы вместе.

– Оставайся со мной, Рейко, – просит она, спрыгивает с моей кровати и кружится по комнате. – Ты же обещала, – переходит Мика на японский.

Между собой мы всегда говорили по-японски. Вместе собирались переехать в Японию и учиться в папиной альма-матер – Токийском университете. Она бы, конечно, отправилась туда на два года раньше меня, но и я собиралась поехать в Токио, и там мы могли бы вместе снять квартиру. У нас даже был альбом с вырезками, куда мы вклеивали картинки мест, которые мечтали вместе посетить в Азии, и воображали себе квартиру нашей мечты. Мика часами сидела в интернете, разглядывая карты и красивую мебель, потом мы распечатывали эти картинки, аккуратно вырезали и вклеивали в наш «японский альбом». У нас с ней все было распланировано.

После смерти Мики я перестала вслух говорить по-японски и в этом году буду подавать документы в УКЛА[7] вместе с Андреа. Одна без сестры я ни за что не поеду в Японию и ни с кем больше не буду разговаривать по-японски. Но даже если бы я и хотела, то все равно не смогла бы: слова застревают в горле. Они умерли вместе с Микой. И теперь, когда она говорит со мной по-японски, я всегда отвечаю ей по-английски. Но иногда все же заглядываю в наш альбом. Мика отходит от кровати и рассеянно берет со стола голубой камешек.

– А этот Сет, он что, твой парень? Мне кажется, он довольно странный.

– Он не мой парень, – отвечаю я.

Я не пытаюсь понять, откуда Мика узнала и про Сета, и про то, какой он. Мике я не задаю никаких вопросов из боязни, что, если я покажусь ей слишком уж любопытной, она исчезнет навсегда. А потом она переходит на шепот:

– У меня никогда не было парня. Настоящего. Такого, с кем все было бы серьезно.

И вот уже, кажется, в миллионный раз мое сердце разрывается от боли за мою сестренку. Временами я начинаю сомневаться, что оно когда-нибудь заживет. Пока оно только разрывается. Я привлекаю ее к себе.