Пока тебя не было - Мэгги О`Фаррелл (2013)

Все ее дети любят такой хлеб. Она печет еще буханку, если собирается к кому-то из них в гости, и берет с собой, завернув в кухонное полотенце. Она всегда старалась, чтобы в ее родившихся в Лондоне детях продолжала жить Ирландия. Обе девочки занимались ирландскими танцами. Приходилось ездить автобусом аж в Кемден-таун. Гретта брала с собой форму для пирога с нарезанным кексом или пряниками и угощала других матерей – как и она, изгнанниц из Корка, Дублина или Донегола, – и они смотрели, как их дочери ныряют и выныривают, стуча каблуками под скрипку. У Моники, сказала преподавательница всего лишь после трех занятий, был талант, потенциал стать чемпионкой. Она-то сразу увидела, добавила преподавательница, она всегда таких примечала. Но Моника не хотела становиться чемпионкой, она даже на соревнования не хотела идти. «Ненавижу, – шептала она, – ненавижу, когда все на тебя смотрят, а судьи что-то записывают». Она всегда была такой пугливой, такой осторожной, пятилась, не желая выступать вперед. По вине Гретты или дети такими уже рождаются? Кто ж знает. Как бы то ни было, Гретте пришлось позволить Монике бросить танцы, хотя жалко было до слез.

Гретта настаивала на том, чтобы они все ходили к мессе и причастию (хотя посмотрите, что из этого вышло). Они каждое лето ездили в Ирландию, сперва к матери Гретты, потом в дом на острове Оумей, даже когда дети подросли и стали ныть из-за поездок. Когда Ифа была маленькой, ей нравилось все это волнение: ждать отлива, чтобы открылась дамба и показался гладкий стеклянистый песок, прежде чем можно будет перейти на другую сторону.

– Иногда это просто остров, – как-то сказала Ифа, ей тогда было лет шесть. – Правда, мам?

И Гретта обняла ее, сказав, что она умница. Странным она была ребенком, вечно что-то такое выдавала.

Как хорошо было в те годы летом, лучше и не бывает, думает Гретта, откусывая от второго куска хлеба с маслом. Моника и Майкл Фрэнсис гонялись допоздна, а когда родилась Ифа, стало с кем посидеть на кухне, с малышкой в кроватке, пока не нужно было идти звать остальных пить чай.

Нет, большего она сделать не могла. И все-таки Майкл Фрэнсис дал детям самые английские имена из всех. Даже второе имя не ирландское, спросила она. Она не разрешала себе думать, какими язычниками они растут. Когда в разговоре с невесткой она упомянула, что знает хорошую школу ирландских танцев к Кемдене, недалеко от них, та рассмеялась. Прямо ей в лицо. И сказала – как там? – это те, где руками шевелить нельзя?

Про Ифу, конечно, чем меньше говоришь, тем лучше. Она уехала в Америку. Не звонит. Не пишет. Живет, поди, с кем-нибудь, подозревала Гретта. Никто ей об этом не говорил; считайте материнским чутьем. «Оставь ее в покое», – всегда говорит Майкл Фрэнсис, если Гретта начинает расспрашивать про Ифу. Она ведь знает, Майкл Фрэнсис в курсе, если хоть кому-то что-то известно. Вечно они были неразлейвода, эти двое, несмотря на разницу в возрасте.

Последней весточкой от Ифы была открытка на Рождество. Открытка. С Эмпайр-стейт-билдинг. «Да ради всего святого, – выкрикнула Гретта, когда Роберт протянул ей фотографию, – она что, даже рождественскую открытку теперь послать не может? Можно подумать, – кричала она, – я ее растила не как следует!» Она три недели только и делала, что шила для малышки платье на конфирмацию[3], и та была в нем точно ангел. Кто мог подумать, глядя, как она стоит на ступенях церкви в белом платье и белых кружевных гольфиках, в развевающейся на ветру вуали, что девочка вырастет такой неблагодарной, такой эгоистичной, что пришлет матери на день рождения младенца Христа фотографию здания?

Гретта фыркает, погружая нож в красный рот баночки с джемом. Ифа не стоит того, чтобы о ней думать. Паршивая овца, как сказала ее сестра, и Гретта слетела с катушек, велела ей придержать поганый язык, но, нужно признать, Брайди была права.