Страницы моей жизни - Франсуаза Саган (2007)

Завалив июльские экзамены, я заслужила лишь двухнедельные каникулы, после чего должна была вернуться в поджидавшую меня «тюрьму бакалавров». «И поделом!» – заявит моя мать во время истошной проповеди о нравственности и справедливости, которую ей приходится произносить каждые полгода. Вот почему в конце июля я нахожусь здесь и готова отбывать наказание, вот почему я проведу август месяц в упомянутой «тюрьме», жестоком и благочестивом заведении, под присмотром нескольких наставниц, якобы способных за один месяц обучить нас тому, что не было усвоено за год. Если не считать уик-эндов, наше житье в пансионе с прогулками строем по улицам Пасси (в нашем-то возрасте!) – ужасно; единственная забава – чей-нибудь ухажер, следующий за нами на мопеде. И поскольку я уже переживала все это в предыдущем году – пришлось и тогда все лето учиться, пожиная плоды своих трудов, – то наизусть знала все пути, ведущие нас от Пасси к Ля Мюэтт, от стыда к отчаянию, от шага к галопу, ибо следила за своей группой с расстояния, как можно большего расстояния. Но воспитательница свистком уже подгоняла меня; пришлось бежать вприпрыжку, подобно овце, догоняющей стадо.

В работе некоторых писателей, как мне кажется, порой наступает момент, когда некая фраза, некий термин придает вдруг музыкальную тональность и смысл истории, изложенной в книге. Во всяком случае, каждый мой сюжет в той или иной степени связан с таким мгновением. В ключевом эпизоде романа «Здравствуй, грусть» Анна узнает о присутствии прежней любовницы на вилле человека, которого любит: в такой миг вместе с героиней осознаешь, что ей трудно будет выпутаться из этой истории. Точно так же в другой книге я, одновременно с читателем, поняла, что встреча с любовником станет роковой для героини, и вдруг обнаружила под своим пером неожиданную для самой себя фразу: «Что касается Натали Сильвенер, то она с первого взгляда полюбила его». Такого рода формулировки предвещают резкие повороты сюжета, а такие вспышки любви – немало бед.

Я легко, хотя и в октябре месяце, сдала экзамен за второе полугодие и стала посещать спонтанные вечеринки – с одобрения, а иногда и вопреки ничем не обоснованному запрету родителей. (Помню одного молодого человека, впрочем, довольно занудного, которого прогнал от дверей нашей квартиры мой отец, выступивший вдруг в роли аятоллы, или персонажа Фейдо; в то же время моя мать весело согласилась провести вечер у ее одноклассницы, и весь этот вечер нам пришлось отбиваться от рук отца этой подруги и ее друзей.)

Днем вместе с шестьюстами другими студентами Сорбонны я добросовестно пыталась протиснуться в забитую до отказа – если такой-то читал лекцию – или заглянуть в полупустую – если читал другой – аудиторию. В оставшееся время в театре Вье-Коломбье я слушала игру Сидне Бишета и Ревейоти на кларнетах, убаюкивающих или взбадривающих нас после полудня. По вечерам в том же зале я частенько стояла, подпирая стену, а когда везло – танцевала; затем, если карманные деньги были истрачены, возвращалась домой пешком. Чтобы поспеть к ужину, я бежала изнуряющим галопом, позволявшим преодолеть расстояние от Сен-Жермен до площади Ваграм и прибыть домой без кровинки в лице, но вовремя. И все это ради того, чтобы «утоптать несколько виноградин», как говорил мой отец, описывая джиттербаг.[1] Во время этих ночных скачек я наверняка побила немало рекордов по бегу.