Гитлер и стратегия блицкрига - Трумбулл Хиггинс (2011)

Пятью месяцами позже, 10 марта 1939 года, в речи XVTII партийному съезду сам Сталин подкрепил «крик души» Потемкина предупреждением, важность которого была должным образом оценена, по крайней мере в Берлине, если не в Лондоне. Отметив статьи в западной прессе, касающиеся предполагаемой слабости советской армии и военно-воздушных сил, Сталин сказал: «…можно подумать, что районы Чехословакии были сданы Германии в качестве платы за обязательство начать войну против Советского Союза». Далее Сталин сделал вывод, что Россия должна быть осторожной и не позволять другим странам использовать ее для того, чтобы таскать для себя каштаны из огня.

Реакция Гитлера на новую позицию Сталина проявилась через пять дней. 15 марта, несмотря на недавнее Мюнхенское соглашение, он оккупировал Прагу и оставшуюся часть чехословацкого государства. Хотя 17 марта в Великобритании премьер-министр Чемберлен наконец открыто спросил, не последует ли за этой акцией Германии другой акт агрессии против маленького соседа, он никак не желал отказываться от своих прежних взглядов, что явствует из его личной переписки с сестрой. Подчеркивая проведение им политики уступок, Чемберлен писал: «Я должен признаться в своем глубочайшем недоверии к России. Я не верю в ее способность вести эффективные наступательные операции, даже если она захочет. Я не доверяю ее мотивам, которые, по моему мнению, не связаны с нашим пониманием свободы и направлены только на то, чтобы рассорить, натравить друг на друга всех остальных. Более того, ее ненавидят и подозревают даже небольшие государства, в первую очередь Польша, Румыния, Финляндия».

Тем не менее, опасаясь немедленного нападения немцев на Польшу и не ожидая соглашения с Советами, которым он так не доверял, и даже согласия французских союзников, 30 марта Чемберлен предложил Польше одностороннюю британскую гарантию защиты против Германии. Это была прихоть, за которой вскоре последовали почти столь же провокационные и несерьезные гарантии для Румынии и Греции. Осужденный в парламенте и Уинстоном Черчиллем и Дэвидом Ллойд Джорджем сей акт открытого вызова, правда слабый, вызвал моментальную ответную реакцию Гитлера, который 3 апреля принял решение напасть на Польшу после 1 сентября того же года. Фюрер был непоколебимо убежден, что советская интервенция для спасения Польши представлялась маловероятной, поскольку такое вмешательство было бы отвергнуто Польшей, вследствие ее страха перед большевизмом. Гитлер также начал рассматривать последующую немецкую оккупацию балтийских государств.

Еще более серьезной была советская реакция на проявление демонстративного пренебрежения со стороны Чемберлена, давшего Польше и Румынии, без договоренности с Советским Союзом, подобные обещания. Когда 16 апреля предложение советского министра иностранных дел Литвинова о создании англо-русско-французского пакта о взаимопомощи не вызвало интереса британской стороны, советский посол в Берлине уже на следующий день проинформировал министерство иностранных дел Германии о том, что нет никаких причин, по мнению советской стороны мешающих нормализации отношений между Советским Союзом и Германией. «И, – добавил советский посол, – из нормальных эти отношения могут становиться все лучше и лучше».

Во время беседы Гитлера с румынским министром иностранных дел Григоре Гафенку, состоявшейся 19 апреля, ярость фюрера в отношении англичан была очевидна. Выразив свое разочарование невозможностью достижения договоренности с Великобританией по польскому вопросу, Гитлер заявил, что, если Англия хочет войны, она ее получит. Причем это будет вовсе не легкая война, как хотелось бы думать англичанам, и она будет не похожей на предыдущую. «Как, – вопрошал Гитлер, – англичане могут представить себе современную войну, если они не могут даже выставить на поле боя две полностью оснащенные дивизии?»