Марадентро - Васкес-Фигероа Альберто

И все же ему хватило присутствия духа снять ремень и обвязать ногу, сильно затянув и превратив его в жгут, чтобы остановить кровотечение. Он закусил губу, чтобы не взвыть от боли и не показать врагу, что тому удалось в него попасть.

У него закружилась голова, он потерял ощущение времени и места и впал в полузабытье, пока сильный ливень внезапно не обрушил ему на голову тонны воды, хлынувшей вниз по высокой и гладкой стене тепуя, угрожая унести его за собой в пропасть, словно сухой листок.

Это длилось всего несколько минут, потому что туча унеслась вдаль, увлекаемая ветром, только вот он в результате был мокрым, дрожащим и в полном сознании. Теперь он испытывал ужасную боль, которая охватила ногу, и непреодолимую слабость, которая постепенно овладевала его душой.

Это была долгая ночь.

Он закрыл глаза, и воспоминания зароились в голове, смешивая прошлое с настоящим и другим, еще более отдаленным прошлым. Порой у него возникало ощущение, будто все это происходит не наяву: просто он перебирает в памяти прочитанное в записной книжке, которую хранил в кармане, – ту самую, в которой отец, осознавая, что умрет на вершине Ауянтепуя, потому что сломал ноги и никто никогда не придет ему на помощь, описывал свои переживания.

Сколько лет прошло с тех пор?

Сколько лет должно пройти, чтобы история повторилась, с той только разницей, что у него не действует только одна нога и он находится не на вершине Ауянтепуя, а на полдороге к вершине другой горы – еще более далекой и неизвестной?

– Тебя, старик, не поджидал внизу сукин сын с винтовкой, – пробормотал он, словно и правда верил, что отец его слышит. – И я добрался сюда не на удобном самолетике, а пешком.

Он его переплюнул. Его неудача наделает еще больше шума, чем конец великого пьяницы Ханса Ван-Яна, правда, никто не станет подниматься на этот каменный выступ, чтобы засвидетельствовать его смерть.

Когда он умрет, самуро и грифы растерзают его тело, а если что-то еще останется, дождь и ветер позаботятся о том, чтобы смести останки на кроны деревьев. Значит, никто никогда не узнает, что сталось со знаменитым Бачако Ван-Яном, неоспоримым вожаком грозных чернореченцев из Сан-Карлоса, единственным предводителем, которого повторно переизбрали путем голосования. Его имя пополнит нескончаемый список старателей, которые бесследно сгинули, проникнув на территорию гуайка, и его исчезновение подкрепит легенду о том, что дикари съедают своих жертв.

У него нашлось время даже вспомнить мать, и он спросил себя, что было с ней все эти годы. Последний раз, когда он ее видел, она занималась своим ремеслом в Упате, хотя и проводила больше времени, распевая заклинания в макумбе, чем в койке в борделе. Возможно, если бы для него свет клином не сошелся на алмазах, все сложилось бы совсем по-другому.

Алмазы!

Алмазы находились там, на вершине этой горы, и то обстоятельство, что он застрял здесь и практически умер, не заставит его изменить мнение: Джимми Эйнджел приземлился именно на этот тепуй. Прижав ухо к черной стене, он уловил «музыку», которая на этот раз уже превратилась в похоронный марш, тихо напеваемый миллионами камней.

Вот уже тридцать лет никто не находился так близко от «Матери алмазов», это и будет его заслугой, которую никто не посмеет отрицать. Это достижение омрачило только неожиданное появление на его пути непонятно откуда взявшегося чокнутого фрица.

– Я должен был его убить, – пробормотал он. – Я должен был поддаться первому порыву и перерезать ему горло, а не слушать колумбийца.

Начало светать, и со своей вышки он увидел, как по бескрайней сельве расползается густой туман. Только деревьям выше пятидесяти метров удавалось высунуть макушку кроны из огромной массы, похожей на вату блеклого серого цвета, которая овладела равниной до самого горизонта.