Марадентро - Васкес-Фигероа Альберто

Джимми Эйнджел, Эл Вильямс, МакКрэкен, Дик Карри, Густаво Генри и Хайме Хадсон «Варавва» существовали в действительности; кое-кто из них еще жив или, по крайней мере, был жив в то время, к которому относятся описанные события.

Альберто Васкес-Фигероа

Правый берег был высокий, неприветливый, покрытый густой растительностью. Здесь царил зеленый цвет всех оттенков и переливов, какие только могла выдумать природа. Лишь иногда господство одного цвета нарушали яркие пятна огромных разноцветных орхидей. Время от времени высокие деревья расступались, и через образовавшийся просвет открывался вид на черневшие вдали каменные громады, казавшиеся исполинскими замками, с зубцов которых низвергались мощные струи воды, похожие на красивые белые конские хвосты.

Зато левый берег был просто тишь да гладь: ни тебе возвышенностей, ни оврагов, лишь там да сям небольшие рощицы сейб[1], каоб[2], парагуатанов[3] и королевских пальм. А все потому, что Ориноко, бескрайняя, темная и многоводная Ориноко, отделяла – почти с математической точностью – дикие горы и многострадальные каменные нагромождения Гвианского щита[4] от плавной, бескрайней и усыпляющей монотонности венесуэльских равнин.

Река, словно затягиваемый пояс, стремилась очертить круг, ограждая плоскогорья от равнин. Поэтому, плывя посередине полноводного потока, можно было сказать, что левый борт судна относится к миру лошадей и коров, а правый – ягуаров и обезьян: ну где еще на планете какие-нибудь несколько сотен метров воды служат четкой границей между такими несхожими мирами?

Сельва и гребни гор – с одной стороны, бескрайние пастбища – с другой, а впереди – глубокий и грязный поток, проворно рассекаемый носом лодки, благодаря шумному и мощному мотору, с силой толкавшему широкую и перегруженную куриару.

Весь ее экипаж составлял рослый, худощавый мужчина с загорелым лицом, на котором выделялись необычайно светлые прозрачно-голубые глаза. Казалось, он дремал, надвинув шляпу на лоб, а на самом деле – цеплялся взглядом за любую деталь. Как-никак «мусью»[5] Золтан Каррас провел в здешних краях большую часть жизни, и ему по опыту было известно, что при всем своем кажущемся спокойствии Ориноко – река коварная и может играючи перевернуть лодку, как раз когда ты уверен, что беспокоиться не о чем.

Опасность заключалась не в стремнинах в верхних слоях воды: опытный лодочник знал, как их избежать, – и не в запутанной сети ведущих в никуда проток огромной дельты, населенной кайманами, анакондами и пираньями. Самую серьезную и грозную опасность великой реки представляли собой предательские подводные камни, притаившиеся почти у самой поверхности: корпуса судов разбивались о них, точно яичная скорлупа. А то вдруг непонятно откуда возникало течение: не успеешь опомниться – а оно уже подхватило судно и потащило за собой, чтобы со всей силы швырнуть на толстые деревья или на крутой правый берег.

Гвианские реки уже трижды оставляли венгра ни с чем, когда, мокрый с головы до ног, он яростным взглядом провожал свое имущество, уходящее на илистое дно или в брюхо кайманам. И, хотя ему было не привыкать начинать все с нуля, он чувствовал, что силы у него уже не те, чтобы пережить новое крушение. Вот поэтому он старался ничего не упустить, чтобы вовремя угадать намерение переменчивой Ориноко.

– Шалишь, не возьмешь, старушка! – приговаривал он с улыбкой, опуская руку в воду; вокруг нее тут же образовался небольшой бурун. – Я не позволю тебе снова сыграть со мной одну из твоих дурацких шуточек.

Там, впереди, километрах в трех, уже показался самый скверный аттракцион Ориноко, самый страшный, поглотивший за всю свою историю не счесть сколько людей и лодок: проход между двумя островками, напоминавшими спящих игуан, узкий и коварный канал, который во время паводка превращался в настоящий кошмар для тех, кто отваживался отправиться вниз по течению.