Цвет жизни - Джоди Пиколт (2016)

Я отправляю сообщение Эдисону; он перезванивает мне — даже несмотря на то, что для этого ему приходится выйти из класса, — и я слышу в его голосе явное облегчение. Я звоню на работу Адисе, и мне приходится отвести трубку от уха — так громко она визжит от радости. Наш разговор прерывает сообщение от Кристины — целая связка смайликов, затем гамбургер, бокал вина и вопросительный знак. «В другой раз, хорошо?» — пишу я в ответ.

— Рут, — говорит Кеннеди, обнаружив меня стоящей с телефоном в руке и задумчиво уставившейся в пустоту, — все хорошо?

— Не знаю, — совершенно искренне отвечаю я. — Неужели все действительно закончилось?

Говард улыбается:

— Все действительно, истинно, неоспоримо закончилось.

— Спасибо, — говорю я и обнимаю его за плечи. Потом поворачиваюсь к Кеннеди. — А вы… — Я мотаю головой. — Не знаю, что и сказать.

— Подумайте, — смеется Кеннеди, заключая меня в объятия. — Если придумаете, можете высказаться на следующей неделе на ланче.

Я отстраняюсь, ловя ее взгляд.

— Хотелось бы, — говорю я.

В наших отношениях что-то меняется. Власть, соображаю я. Теперь мы с ней полностью на равных.

Внезапно мне приходит в голову, что я, ошарашенная приговором, оставила в зале заседаний мамин счастливый шарф.

— Я кое-что забыла. Встретимся внизу.

Подойдя к двойным дверям, я вижу расположившегося рядом бейлифа.

— Мэм?

— Простите… Тут был шарф… Можно мне…

— Конечно. — Он жестом приглашает меня пройти внутрь.

Я одна в зале заседаний. Я иду по проходу галереи, мимо барьера — туда, где сидела. Мамин шарф, свернувшийся кольцом, лежит под столом. Я поднимаю его и пропускаю через ладонь, будто глажу шрам.

Потом обвожу взглядом пустой зал. Возможно, когда-нибудь Эдисон будет оспаривать здесь какое-нибудь обвинение. Возможно, когда-нибудь он даже займет место судьи.

Я закрываю глаза, стараясь удержать в памяти это мгновение. Я слушаю тишину. Кажется, будто прошли годы с тех пор, как меня, собираясь предъявить обвинение, провели через другой конец зала в комнату — в наручниках и ночной рубашке, без права говорить в свою защиту. Кажется, прошла вечность с тех пор, как мне в последний раз сказали, чего я не имею права делать.

— Да, — тихо говорю я, потому что именно это слово — антоним несвободы. Потому что именно оно разбивает цепи. Потому что я могу его произнести.

Я сжимаю кулаки, запрокидываю голову и позволяю этому слову снова и снова вырываться у меня из горла. Да.

Да.

Да.

Стадия третья

Послед

Люди должны научиться ненавидеть —

а если они смогут научиться ненавидеть,

их можно будет научить любить.

Нельсон Мандела. Долгий путь к свободе

Шесть лет спустя

Терк

В смотровом кабинете больницы я извлекаю из торгового автомата резиновую перчатку, надуваю ее, как воздушный шар, и перевязываю снизу. Потом беру ручку и рисую на перчатке глаза и клюв.

— Папа, — говорит дочка, — ты сделал мне курочку!

— Курочку? — переспрашиваю я. — Как ты могла подумать, что это курочка? Это вылитый петушок.

Она хмурится:

— А в чем разница?

Что ж, я сам это затеял, не так ли? Но рассказывать трехлетней крошке о птичках и пчелках, сидя здесь, в ожидании теста на стрептококк, выше моих сил. Пусть этим займется Дебора, когда придет с работы.

Дебора, моя жена, — биржевой брокер. Когда мы поженились, я взял ее фамилию в надежде начать с чистого листа, стать кем-то другим, кем-то лучшим. Она работает с девяти до пяти, а я остаюсь с Кэрис и оттачиваю свои ораторские навыки, присматривая за ней у песочницы и отводя ее в детский сад. Я сотрудничаю с местным отделением Антидиффамационной лиги. Я хожу по школам, тюрьмам, храмам и церквям и рассказываю там о ненависти.