Когда рассеется туман - Мортон Кейт (2007)

Играет музыка — начало фильма. Руфь придвигается ближе, берет меня за руку. На экране автомобиль, мы издали наблюдаем, как он едет по проселочной дороге. На передних сиденьях мужчина и женщина, курят. На ней платье с блестками и боа из перьев. Машина въезжает в ворота и по извилистой дорожке поднимается все выше и выше. И вот он. Дом. Огромный, холодный. Урсула метко схватила и его заброшенность, и остатки былого величия. К автомобилю выбегает лакей. И вот мы уже на кухне. Я узнала пол. Кругом шум. Лопаются пузырьки шампанского. Все волнуются. Вверх по лестнице. Дверь открывается. Через вестибюль, на террасу. Жутковато смотреть на украшенный Ханной сад. Мерцают в темноте китайские фонарики. Гремит джаз-банд, повизгивает кларнет. Гости веселятся, отплясывая чарльстон…

* * *

И тут что-то бахает так, что я просыпаюсь. Это в фильме. Выстрел. Я задремала и проспала финал. Ничего страшного. Я знаю, как кончается это кино: на озере, в имении Ривертон, в присутствии двух очаровательных хозяек Робби Хантер, поэт и герой войны, покончил с собой.

А еще я знаю, что случилось на самом деле…

КОНЕЦ

Наконец-то. В девяносто девять лет моя смерть наконец-то пришла за мной. Перетерлась последняя ниточка, связывающая меня с этим миром, и северный ветер сдувает меня отсюда. Я блекну, растворяюсь.

И пока еще слышу их. Смутно понимаю, что они рядом. Руфь держит меня за руку. Марк лежит поперек кровати. Ногам тепло.

А в окне — кто-то еще. Наконец-то она делает шаг, выступает из тени на свет, и я гляжу на самое прекрасное лицо на свете. Мама? Ханна? И да, и нет…

Она улыбается. Протягивает мне руку. Вся — мир, прощение, милосердие.

Я беру ее за руку.

И вот я у окна. Гляжу на себя, лежащую на кровати: такую древнюю, седую, хрупкую. Пальцы неспокойно двигаются, губы шевелятся, но не могут произнести ни слова.

Грудная клетка поднимается и опадает.

Хрип.

Освобождение.

Руфь ахает.

Марк поднимает глаза.

А я уже далеко.

Ухожу и не оборачиваюсь.

За мной наконец-то пришла смерть. Как хорошо!

ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ

Проверка. Раз. Два. Три. Кассета для Марка. Четвертая. И последняя. У меня больше нет сил, да и рассказ почти подошел к концу.

Двадцать второе июня тысяча девятьсот двадцать четвертого. День летнего солнцестояния и летнего праздника в Ривертоне.

Под лестницей, в кухне царил настоящий кавардак. В плите гудело неистовое пламя, миссис Таунсенд рявкала на трех деревенских женщин, нанятых ей в помощь. Разглаживая фартук на мощной груди, она сурово надзирала за тем, как ее подданные смазывают маслом сотни крохотных пирожков.

— Праздник! — сказала она, поймав меня, когда я пробегала мимо. — Самое время. — Прядь волос, выбившаяся из пучка, была немедленно отправлена на место. — Лорд Фредерик — упокой, господи, его душу — терпеть не мог приемов, и ясно, почему. Но спросите меня, и я скажу: любому дому время от времени не помешает хорошая вечеринка, а то люди забудут, где он стоит.

— Верно, верно, — закивала самая тощая из деревенских. — Говорят, принц Эдуард приезжает?

— Да кто только не приезжает, — отозвалась миссис Таунсенд, снимая с пирожного волосок. — Наши хозяева — они в самых верхах крутятся.

К десяти Дадли подстриг газоны и передал их в ведение бригады декораторов. Мистер Гамильтон занял пост на террасе, руки его летали, как у дирижера.

— Нет-нет, мистер Браун, — говорил он, взмахивая левой. — Танцплощадку нужно ставить с западной стороны. По вечерам с озера наползает холодный туман, и как раз с востока. — Мистер Гамильтон отступал на шаг, оглядывал сад и недовольно фыркал. — Нет, нет и нет. Там будут ледяные скульптуры. Я же все объяснял вон тому вашему рабочему!