Мутные воды Меконга - Карин Мюллер (2010)

Во время еды его всегда сажали за стол первым – на почетное место у очага – и подавали лучшие куски. За ним не числилось никаких заслуг, кроме целой жизни служения семье, и этого, видимо, было достаточно. Ради него им было ничего не жалко; ему оказывали почтение, вовсе не считая это обязанностью. Я подумала о богатых американских пенсионерах с кругленькой суммой в пенсионном фонде, политическим влиянием и пустыми, гулкими от эха домами. При всей их финансовой независимости и оплаченной медицинской страховке их жизни были лишь жалкой тенью последних лет этого старика, ворошащего угли под бурлящим котелком своей тростью.

Как-то вечером, после того как провели целый день на рисовых полях, мы с Миа увидели хижину, увешанную полосками белой бумаги. Дома Миа приказала мне надеть лучшую одежду и сказала, что сделает то же самое. Я взяла свои шампуни и по крутому склону спустилась к реке, и, как водится, по пути собрала толпу маленьких наблюдателей. Несколько месяцев я куталась в многослойные свитеры, и моя кожа была белой, как молоко. Я вытиралась полотенцем, когда маленькая девочка лет пяти или шести подошла и робко коснулась моей руки.

Неужели у всех людей в моей стране кожа цвета вареного риса, вежливо спросила она и попятилась, укрывшись за спинами друзей.

Я вернулась домой, Миа ждала меня. Мы вместе пошли в хижину под ледяным дождем. Внутри было полно людей; монотонные мантры эхом отдавались от стен. Вокруг алтаря на стенах висели бело-голубые флаги с древними китайскими иероглифами, и все столы и комоды были уставлены бутылками рисового самогона с бумажными пробками. У алтаря восседала старуха шаманка, одетая полностью в черное, не считая головного убора, расшитого яркими нитями. Низкий столик перед ней ломился от яств: стебли засушенных трав, воткнутые в миску сухого риса, мутные бутыли с непонятным содержимым и дрожащая гора свиного жира. Старуха положила узловатую ладонь на голову маленькой зя, стоявшей перед ней на коленях, и снова принялась распевать на одной ноте таким низким голосом, что он завибрировал в моей груди, словно бас-гитара, пропущенная через мощный усилитель. При этом она обвязывала запястье девочки черной ниткой, заправляя ее концы друг в друга и завязывая их замысловатым узлом. Когда она закончила, девочка попятилась, опустив голову, и на ее место на коленях выползла сморщенная старушка. На этот раз требовалось освятить мешок с одеждой; старуха доставала платья одно за другим, и их обвязывали веревкой под звуки немелодичных мантр.

Старик зя сел рядом со мной на скамейку и стал объяснять происходящее на сильно исковерканном французском. Мы присутствовали на похоронах, и черные нити были нужны, чтобы усмирить дух покойника. Колдовство подействует, только если носить нити до тех пор, пока они не порвутся сами. Церемония повязывания длится с полудня, и все присутствующие в комнате уже получили по ниточке. Я спросила, нельзя ли и мне встать на колени и получить защитный амулет, вызвав оживленную дискуссию среди сорока зя, у каждого из которых было свое мнение. Женщины кивали, мужчины же, как один, качали головами. Тут старая ведунья поманила меня сучковатым пальцем и оглядела с ног до головы. Видимо, мой вид ее устроил, и она приказала мне встать на колени. На мое темя легла рука с распухшими костяшками, в ушах зазвенела неблагозвучная мантра, а краем глаза я увидела две дюжины зя, которые хихикали, подсматривая за мной поверх тушки жертвенной курицы с оторванной головой, из зияющей раны на шее которой мерно капала кровь.