Мутные воды Меконга - Карин Мюллер (2010)

Фунг и Тяу проснулись с наступлением сумерек, умылись и исчезли в темноте, не сказав ни слова. Когда пришла пора ужинать, Флауэр подошла ко мне, чуть не плача от необходимости идти на конфликт, и заявила, что в доме нет ни крошки еды, потому что мы смели все подчистую и не предложили денег, чтобы пополнить запасы. Я сгорала от стыда, ведь меня уверили, что нашим хозяевам платят немалую сумму, которой с лихвой хватит, чтобы накормить нас всех, да еще останется, чтобы облегчить их жизнь на много дней после нашего отъезда. Глядя на расстроенную Флауэр, я забыла все объяснения, поэтому просто поискала в рюкзаке и достала те деньги, которые она должна была получить. Но крошечный сельский магазинчик давно был закрыт, и от моих денег до утра не было толку. Мы пошли через дорогу и нарвали с бесхозного дерева поеденной червями гуавы, купили пару бутылок густого сладкого соевого молока у торговца виски, сели на берегу канала и стали пить, есть и запускать кораблики из корок по мелеющей реке.

Я сидела на упакованных сумках и ждала Тяу с лодкой, которая должна была отвезти нас к месту, где остались наши велосипеды. Он отправился с прощальным визитом «в полицейский участок», вооружившись бутылкой виски и тщательно набриолинив волосы. Я гадала, поедет ли его пассия с нами.

К десяти часам даже седой лодочник начал терять терпение, а я и вовсе ударилась в панику, ведь мне хотелось заснять жизнь на реке до того, как золотистый свет сменится слепящими полуденными лучами. Я надавила на Фунга, и тот решил, что Тяу может поехать следом, закончив свои важные дела. Мы забрались в лодку, срезали молодую поросль с соседних кустов бьющими лопастями пропеллера и поплыли.

Повсюду были дети: они вплавь обследовали свои сети, словно коричневые головастики с блестящими спинками, или сидели, как пеньки, у кромки воды, неотрывно глядя на кусок лески с прицепленным на кончик крючком. Маленькие девочки свешивались с носа лодчонок, сколоченных из трех досок; их матери степенно гребли, восседая на корме с абсолютно прямыми спинами. Мальчишки брели по мелководью рядом с отцами, забрасывая миниатюрные сети и с гордостью вытягивая их.

Эти дети были кожа и жесткие мышцы. Они катапультировались в воду, как литые бомбочки, ящерками выкарабкивались на берег и снова подпрыгивали в воздух. Среди них не было ни одного пухляка, а девочки не расхаживали в кружевных платьицах, а были рады копошиться в грязной воде вместе со всеми.

Им, несомненно, не хватало многих вещей, без которых невозможно представить детство европейского или американского ребенка: ни конфет, ни мороженого, ни телевизора – они даже слова такого не знали. Но взамен они имели возможность постоянно бегать босиком, и им всегда хватало товарищей по играм; они могли шуметь сколько угодно, а запачкавшись, просто окунуть одежду в реку и потом разложить на камнях и оставить сушиться на солнце.

Мало того, этих детей и их родителей связывали отношения, которые на Западе перестали существовать уже давно, где-то на этапе угольных шахт во времена промышленной революции. Дети здесь никогда не были предоставлены сами себе. Родители и родственники были постоянно рядом. И дело не только в непосредственной близости – связь была еще глубже. Малыш мог приобщиться к отцовскому труду, что было совершенно недоступно западным детям, чьи родители корпели в офисах. Деревенских детей сперва носили на руках, затем держали под присмотром, и наконец наступал день, когда им позволяли принимать участие в работе, которая кормила дом и обеспечивала нужды семьи. За вклад в общее дело дети заслуживали уважение и доверие. Четырехлетним малышам вручали спички, и они разжигали очаг. Водяной буйвол весом в полтонны оставался на попечении карапуза, едва доросшего до трехфутовой отметки. Дети могли трогать любое семейное имущество и реагировали на это доверие с несвойственной их годам серьезностью.