Кровь и пепел - Павлищева Наталья Павловна (2011)

Малинник действительно был дальний, там никто не собирал ягоды, они висели на каждой веточке, были бордовыми, налитыми соком и спелостью… А запах… ну разве так пахнет садовая малина? Я осознала, что малинового запаха, вернее, аромата никогда и не вдыхала. Отправив первую ягоду в рот, поняла, что и самой малины не пробовала. Даже то, что продают старушки на рынках, выдавая за лесную малину, рядом не лежало с этой настоящей, древней. Ответственно заявляю: у экологически чистых продуктов совершенно иной, прямо обалденный вкус!

Лушка принялась есть ягоды, выбирая самые крупные и вкусные.

– Э, а ты собирать-то будешь?

– А… я… потом, когда наемся. Надо съесть сразу много, чтоб на них глядеть противно стало, тогда и в кузовок можно. Не то будешь отвлекаться… то… и дело.

В рассуждениях сестрицы был свой резон, немыслимый аромат и вкус манили, и я последовала Лушкиному примеру. Ягод было много, наелись быстро, а потом также быстро набрали полные корзины. Еще чуть, и можно домой.

Тут я обратила внимание на то, что Лушка снова притихла. Молчать моя сестрица могла только в трех случаях, все три я уже прекрасно знала – еда, сон и занятие чем-то недозволенным. Лушка уже наелась, поэтому первое отпадало. Не спит, это точно. Но чем недозволенным можно заниматься в малиннике?

– Эй, ты чего притихла?

Лушка стрельнула на меня каким-то озорным взглядом, продолжая свое занятие.

Какие у них у всех глазищи – обалдеть! Сплошная синь или голубизна… Таких никакими цветными линзами не сотворишь. Интересно, а какие у меня?

На явно дурацкий для окружающих вопрос Лушка спокойно пожала плечами, она первой привыкла к моим закидонам с памятью и соображалкой:

– Когда какие…

– Это как?

– Когда довольная – голубые, а как злишься – синие.

Если честно, то мне больше по душе синие, что ж теперь, постоянно злиться? У самой Лушки глаза тоже, когда чем-то недовольна, отливают фиалковым цветом.

Я все же разглядела, чем занималась моя сестрица, Лушка старательно (даже язык высунула!) мазюкала малиной свои ногти. Стало смешно: маникюр по-древнерусски. Конечно, вместе с ногтями сок окрасил и кончики пальцев.

Но оказалось, что Лушка старалась вовсе не для красы, это она решила меня напугать. Закончив работу, дуреха выставила вперед растопыренные пальцы и бросилась ко мне с воплем:

– А-а… Ага! Я тебя сейчас!..

Лушке тринадцатый, но она деваха крупная (по местным и средневековым меркам), а потому на следующий год ее точно отдадут замуж, пора. Но иногда эта без пяти минут невеста ведет себя как детсадовское дитя.

Вот и сейчас она принялась выть и таращить глаза, изображая из себя какую-то только ей понятную нечисть. Самое удивительное, что я… поддержала сестрицу.

– Ой, боюсь, боюсь…

Мы орали так, что нас, наверное, было слышно и в Козельске, хотя до него далековато, все же малинник дальний. С визгом и хохотом две упитанные кобылы скакали минут пять. В результате одна из корзин оказалась перевернутой, а Лушка… когда она поднялась, раздавленная малина была у бедолаги повсюду. Несколько секунд мы молча смотрели друг на дружку, потом я, не выдержав уморительного вида сестрицы, прыснула, в ответ прыснула и сама пострадавшая, и обе расхохотались.

– Всю малину испортила… – вздохнула я и мысленно усмехнулась, мне частенько пригождались «домашние» фразы, только не всегда их смысл оказывался привычным. – Что теперь говорить будем?

Лушка махнула рукой:

– Скажем, мол, до нас обобрали.

– Логично.

– Чего?

– Правильно.

– Чудная ты все же, Настька, стала, после того как с кобылы навернулась и башкой долбанулась.

Вот она, прелесть средневековой прямоты. Никаких тебе интеллигентских вывертов вроде «мне кажется, у вас… м-м-м… как бы сказать… появились некоторые проблемы со здоровьем…». Все в лоб: «навернулась» и «долбанулась». И попробуй возразить.

Но Лушке надо отмыться.

– Река вон там.