Голод. Пан. Виктория (сборник) - Кнут Гамсун (1894, 1898)

Трам-там! Кажется, голос! Млечный Путь течет по моим жилам, это голос Изелины: Спи, спи! Я расскажу тебе о моей любви, пока ты спишь, и я расскажу тебе о моей первой ночи. Помню, я забыла запереть дверь; мне было шестнадцать, стояла весна, дул теплый ветер; и пришел Дундас, словно орел прилетел, свистя крылами. Я встретила его утром перед охотой, ему было двадцать пять, он приехал из чужих краев, мы прошли с ним вместе по саду, он коснулся меня локтем, и с той минуты я полюбила его.

На лбу у него рдели два красных пятна, и мне захотелось поцеловать эти пятна.

После охоты, вечером, я бродила по саду, я ждала его и боялась, что он придет. Я повторяла тихонько его имя и боялась, как бы он не услыхал. И вот он выступает из-за кустов и шепчет:

– Сегодня ночью в час!

И с этими словами исчезает.

Сегодня ночью в час, думаю я, что бы это значило, не пойму. Не хотел же он сказать, что сегодня ночью в час он снова уедет в чужие края? Мне-то что до этого?

И вот я забыла запереть дверь…

Ночью, в час, он входит ко мне.

– Неужто дверь не заперта? – спрашиваю я.

– Сейчас я запру ее, – отвечает он.

И он запирает дверь изнутри.

Его высокие сапоги стучали, я так боялась.

– Не разбуди мою служанку! – сказала я.

Я боялась еще, что скрипнет стул, и я сказала:

– Ой, не садись на стул, он скрипит!

– А можно сесть к тебе на постель? – спросил он.

– Да, – сказала я.

Но я сказала так потому только, что стул скрипел.

Мы сели ко мне на постель. Я отодвигалась, он придвигался. Я смотрела в пол.

– Ты озябла, – сказал он и взял меня за руку. Чуть погодя он сказал: – О, как ты озябла! – И обнял меня.

И мне стало жарко. Мы сидим и молчим. Поет петух.

– Слышишь, – сказал он, – пропел петух, скоро утро.

И он коснулся меня, и я стала сама не своя.

– А ты точно слышал, что пропел петух? – пролепетала я.

Тут я снова увидела два красных пятна у него на лбу и хотела встать. Но он не пустил меня, я поцеловала два милые, милые пятна и закрыла глаза…

И настало утро, было совсем светло. Я проснулась и не могла узнать стен у себя в горнице, я встала и не могла узнать своих башмачков; что-то журчало и переливалось во мне. Что это журчит во мне? – думаю я, и сердце мое веселится. Кажется, часы бьют, сколько же пробило? Ничего я не понимала, помнила только, что забыла запереть дверь.

Входит моя служанка.

– Твои цветы не политы, – говорит она.

Я позабыла про цветы.

– Ты измяла платье, – говорит она.

Когда это я измяла платье? – подумала я, и сердце мое взыграло; уж не сегодня ли ночью?

У ворот останавливается коляска.

– И кошка твоя не кормлена, – говорит служанка.

Но я уже не помню про цветы, платье и кошку и спрашиваю:

– Это не Дундас? Скорей проси его ко мне, я жду его, я хотела… хотела…

А про себя я думаю: «Запрет он дверь, как вчера, или нет?»

Он стучится. Я отворяю ему и сама запираю дверь, чтобы его не затруднять.

– Изелина! – шепчет он и на целую минуту припадает к моему рту.

– Я не посылала за тобой, – шепчу я.

– Не посылала? – спрашивает он.

Я снова делаюсь сама не своя, и я отвечаю:

– О, я посылала за тобой, я ждала тебя, душа моя так стосковалась по тебе. Побудь со мною.

И я закрываю глаза от любви. Он не выпускал меня, у меня подкосились ноги, я спрятала лицо у него на груди.

– Кажется, снова кричит кто-то, не петух ли? – сказал он и прислушался.

Но я поскорее оборвала его и ответила:

– Да нет, какой петух? Никто не кричал.

Он поцеловал меня в грудь.

– Это просто курица кудахтала, – сказала я в последнюю минуту.

– Погоди-ка, я запру дверь, – сказал он и хотел встать.

Я удержала его и шепнула:

– Она уж заперта…