Трилогия о Фрэнке Брауне: Ученик пророка. Альрауне. Вампир - Ганс Эверс (1911, 1921)

– Подай ужин! – крикнул ей вслед отец. – Гости, вероятно, уж проголодались.

Через минуту она снова вошла, накрыла скатертью стол, поставила приборы и подала ужин.

Фрэнк Браун поздоровался с нею, но она едва поклонилась в ответ. Она не села с ними за стол, а устроилась на скамье у окна и достала шитье.

Фрэнк начал внимательно разглядывать её. Это была высокая, стройная девушка, лет двадцати, с черными, как у отца, волосами и с огромными синими глазами: её мать была немка.

Фрэнк попросил у девушки хлеба, она поставила его на стол, но ни слова не ответила на его вопросы, – только недоверчиво взглянула на него и снова села на прежнее место.

Продолжая пить, есть и болтать, Фрэнк не переставал наблюдать за девушкой. Он заметил, как она, время от времени, кидала на него украдкой быстрый, вопросительный взгляд, потом вынимала из кармана письмо, читала его и снова взглядывала на Фрэнка.

«Так вот что, дитя моё: ты получила сегодня письмо и, по-видимому, от дона Винченцо, твоего исповедника? Он предостерегает тебя против меня? Вот почему ты так подозрительна! – подумал Фрэнк Браун. – Старик, старик, как ты ещё глуп! Я никогда бы не коснулся твоей духовной дочери. Но теперь… зачем ты меня раздразнил? Ты так стар уж, священник, и до сих пор не знаешь, что соблазнительно всегда лишь запретное…»

Фрэнк снова посмотрел на девушку. У неё был прямой, красивый нос и не очень высокий лоб; густые черные брови лежали дугой над темно-синими глазами, на которые падала тень от длинных ресниц; при каждом вздохе ноздри её дрожали и раздувались; рот был немного велик, а слегка сжатые губы, словно пышный гранатный цвет, выделялись на белом, как воск, лице.

Её мелкие черты выражали смирение и кротость, но за ними, чувствовалось, дремлют какие-то силы.

Быть может, из этой девушки могла бы выйти великая артистка… Быть может, крупная кокотка…

Её грудь высоко поднималась и опускалась в чересчур тесном корсете. Жадным взглядом он раздевал её, срывал с неё косынку и тяжелый серебряный кушак… Она поймала его взгляд и густо покраснела. Стыд опустил её веки, но ненависть заставила поднять их. Дрожащими руками она положила обратно в карман письмо, отвернулась и быстро, твердыми шагами, вышла из комнаты, захлопнув дверь.

Фрэнк Браун посмотрел ей вслед. Его дикий, жадный порыв постепенно проходил, складка губ стала мягче, и глаза приняли спокойное, мечтательное выражение.

– Бедное, прекрасное дитя!.. – прошептал он. Потом, проведя рукой по волосам, он резко тряхнул головой, словно желая прогнать свои мысли, и воскликнул:

– Я хочу петь! А ты, хозяин, принеси нам лучшего вина!

Он побежал к себе, снял со стены гитару и вернулся на прежнее место.

– За ваше здоровье, г. Дренкер! – Он чокнулся с жандармом, потом с хозяином. – Хотите держать пари, что я вас перепью?

– Браво! – рассмеялся жандарм. – Только лучше не спорьте. Вы не знаете, на что способен Алоис Дренкер.

– Но я всё-таки хочу держать пари! Хотите – ваша каска за мою гитару.

– Идёт!

Жандарм встал, отстегнул портупею и поставил в угол тяжелую саблю.

– Я готов.

Фрэнк настроил гитару.

– Что вам спеть?

– Мне все равно. Что знаете.

Фрэнк Браун запел.

Он пел задорные студенческие песни, и двусмысленные шансонетки, и солдатские песни, полные грубых сальностей, которым с воодушевлением подтягивал жандарм. Фрэнк был неистощим. Он пел то романсы неаполитанских уличных певцов, то андалусские мелодии, то матросские песни, то куплеты монмартрских кафе. Жандарм хохотал, хлопал по столу кулаками и пил стакан за стаканом. Фрэнк Браун не отставал от него. Он пил и пел…

Хозяин уже ушел к себе, не простившись. Слышно было, как он повалился на постель, словно подкошенный. А они ещё пили…

Наконец рука жандарма тяжело упала, ударив стаканом о край стола; его могучая голова грузно опустилась на грудь, и он захрапел.