Мир во мне. Исповедь туберкулезника - Ольга Клименко (2016)

Мамы не было долго, и мы не знали толком, что происходит. Как ребенок может понять такое? Никак! Со временем как-то свыклось. Такой образ жизни стал для нашей семьи привычным. Проведать маму папа взял нас с собой лишь единожды. Это был прекрасный субботний день. Мы гуляли по территории больницы не спеша. За своей радостью я не заметила, как изменилась моя мать. Осунувшаяся, с потускневшими глазами и пожелтевшим лицом женщина, которой на вид было больше 30 лет. Но это была «Моя Мама»! Вскоре после того дня была выписка. Семья снова была вместе. Мама не могла тогда работать, и папик все тянул сам. Спасибо родным, близким, друзьям и коллегам по работе, что не оставили нас тогда, помогали, кто чем мог. Тогда не было интернета, чтоб можно было написать пост и собрать помощь для кого-либо. И возможности выезда на лечение за границу тогда тоже не было. Была теплая пора, и мама подолгу гуляла во дворе. Наш двор, замечательное место из моего детства, был небольшим, и все друг друга знали. В то время семьи обычно расселяли из общежитий в гостинки от организаций либо заводов. Поэтому все более-менее были знакомы. Большинство жителей двора знали нашу ситуацию, всегда останавливались перекинуться с мамой парой слов. Я помню ее синий спортивный костюм с бело-черными полосками по бокам, мы брались за руки и медленно шли домой. Наш мир был хрупок, а счастье мимолетно…

Приступ с новой силой атаковал и без того слабый организм мамы. Мама слегла, парализованная и потерявшая зрение, не узнавая больше никого. Мы жили в квартире площадью 15 квадратных метров. У нас был диван-книжка и раскладное кресло. Маму положили на кресло, а мы, чтобы поместиться втроем на диване, вынуждены были подставлять стулья и застилать их матрасом. На стульях спал отец. Наш папа ухаживал за всеми нами.

Однажды вечером я подошла к маме, мне хотелось прислониться телом к ней, я так хотела ее тепла, но мама резко оттолкнула меня. Я была уже для нее чужая. Я долго плакала тогда, не понимая, почему мама больше меня не любит, гораздо позже, спустя годы, я осознала, что тогда оттолкнули не меня – «дочь», а опасность темного мира. Болезнь съедала ее, а будучи незрячей, мама просто уже не осознавала действительности. Нужно было что-то делать. Маму вновь положили в клинику, а меня временно забрал к себе родной брат отца. Мне нравилось жить с ними, тем более там была собака, у себя дома мы могли бы держать разве что только хомячка. Не помню, какой праздник был, но мы поехали к отцу. Я тогда еще плакала, испугавшись, что меня вернут домой, ведь мне нравилось жить в семье дяди, вдали от угнетающей усталости, вдали от нищеты. Меня не оставили, я помню, как я радовалась, уезжая от папы. Наверное, если воспоминания все еще живы во мне, то я так и не простила тому ребенку того детского легкомыслия. Я не могла помочь папе, но я обязана была его поддержать, быть рядом и хоть иногда повторять, что люблю его. Хотя, можно ли злиться на ребенка за то, что ему хорошо? На следующий день, 6-го июня, мне сказали, что нам снова нужно ехать к отцу, не объяснив зачем, но было в выражении лица тети что-то такое, что я не решилась задавать вопросы. По дороге я размышляла о том, что такого могло случиться, не помню, почему я решила, что стало плохо папе, и мои глупые размышления, кто позаботиться о маме, если папе плохо. Тогда я еще не знала, что мамы у меня больше нет. Она ушла ночью, тихо…

В квартире почему-то было много людей. Все суетились, а видя нас с братом, отворачивались стряхнуть слезу. Нас отвели на кухню, и папа с тетей скомкано попытались объяснить нам, что «так бывает». Я смотрела на заплаканные выражения лиц и никак не могла понять, как это «больше нет», ведь по сути мамы не было с нами давно. Конечно «нет с нами», ведь мама в больнице! Ну не способен ребенок понять, почему «так бывает».