За ширмой - Василиса Савицкая (2016)

А он не имеет. Он хочет, но не может. Физически. Ваше одиночество, моральное, бывает по вашему желанию. Да, где-то не поняты, где-то не приняты… Измените, пересмотрите – и вы сможете. Его одиночество – физическое. Голое, черное, безнадежное. Вы остаетесь в одиночестве на день, два неделю, и вы паникуете. Вы ищете попутчиков, случайных прохожих, только бы заполнить эту пустоту. А он двадцать лет в полной тишине, из которой нет выхода. Нет! Выхода! И после этого вы хотите сказать, что вы одиноки?

Я

Я открыл глаза и прислушался. Между вчера и сегодня меня разделяла целая, бесконечная, пропитанная алкоголем и одиночеством ночь. Что изменилось? Одно я знал точно: я стал на ночь старше. За спиной вечность. За спиной буйство красок, насыщенные цвета.

Цветное детство… Дом бабушки, пропахнувший уютом и мятным чаем. Яркий, светлый, цветной. Цветная колыбельная, успокаивающая. За спиной чувства с безумством эмоций, от которых кругом шла голова. За спиной сумасшедшие цветные поступки. За спиной протянутая рука, когда хреново. Живая, яркая, настоящая. Цветной смех, цветные слезы. За спиной все… яркое, цветное, настоящее.

А сейчас…

За окном бесцветное небо, бесцветные дома, бесцветные эмоции, бесцветные люди, бесцветный я. Вокруг бесцветный вакуум. Я – центр его. Голый, одинокий, бесцветный центр. лучше один на один Один на один в прозрачной пустоте. Внутри комок мерзкого бесцветного бесформенного желатина, перекрывающий доступ кислорода. Как бы я хотел разорвать этот вакуум и наполнить все цветом – тем ярким, живым, настоящим.

Я изо всех сил тыкал кистью в палитру, сглатывая бесцветные слезы, чтоб разрисовать, добавить контрастов, чтоб этому желеобразному куску дерьма внутри добавить если уж не ярких цветов, то хотя бы полутонов, но палитра была такая же бесцветная, как и все вокруг. Дома, эмоции, люди, я…

Дикая

Ее называли дикой. Дикой, которую невозможно укротить. Она была не подвластна законам. Гордая, непреклонная, строптивая. Всем бриллиантам мира она предпочитала браслеты с обсидианом. На шее вместо рубинов висели амулеты из дерева. Сумку от Версаче она, не задумываясь, променивала на белый песок под босыми ногами и бриз, путающий волосы. Она была терпкая, как турецкий кофе на рассвете. Она была живая… и не могла притворяться другой. У нее была дикая, вольная душа. Все попытки скрыть это разбивались в прах. Она не могла жить иначе. Она была невероятно прекрасна в своей первозданной красоте.

Ее сердце часто разбивалось, разлетаясь на хрустальные осколки. Сколько раз она, срываясь, летела в пропасть, разбиваясь об острые рифы! Не было и малейшей надежды воскреснуть. Но она вставала. Сдирая в кровь руки, сбивая в кровь ноги, разрывая в клочья одежду, ползла вверх, по отвесным скалам, к солнцу, собирая по пути хрустальные осколки своего сердца, оживляя его верой в себя. Гордая, непреклонная, строптивая, упертая.

Каждый раз, поднимаясь с колен, она гордилась собой. Ее глаза сияли диким светом. Довольная, гордая, непобедимая, одинокая. Сколько самодовольных, опытных укротителей пытались приручить ее, утихомирить, сломать. В попытках надеть на нее золотой ошейник они терпели крах, полное поражение. Они падали к ее ногам, умоляя подчиниться. Но это не про нее. Она не могла. Дикая, строптивая, гордая. Потому что она была не «одна из»… Она была «единственная»…

Золотой ошейник душил ее, золотые клетки лишали свободы. Дикая, гордая, одинокая, свободная. Танцующая при луне, пьющая звездный свет, следующая за первыми лучами солнца. Ей нужен был воин. Дикий, свободный. Она точно знала: ему будет нужна ее сила, ее энергия. Он будет смотреть на нее и видеть не зверя, которого нужно укрощать, а душу, которой нужно восхищаться. Она знала, что играть с ним не получится. Но за это его можно будет любить даже больше, чем тех, кто сдавался в плен в течение первого часа.