Тайные знаки - Сашнева Александра (2003)

Ничего хорошего. Она нажрется, заявится к Эдику в номер и будет домогаться до него непристойным образом. А тот… Может быть уступит, а возможно и нет. Кто его знает. Но Репеич тогда устроит артистке Стрельцовой веселую жизнь.

Она стянула со вздохом наушники и выключила инструмент.

Вывалила на кровать деньги и начала пересчитывать. Это отправить Максе и маме. Это нужно отложить для дальнейшей жизни в Москве. Кое-что надо же выделить и для покупки зимних шмоток и для записи новых песен. Ангажемент дохленький, но все-таки он есть. Нельзя останавливать машину.

Разложив кучки, Катька решила прогулять стольник. Пойти куда-нибудь в ночное заведение и купить на все деньги выпивки. И напиться. Стольника было жалко, но меньше тут не катило.

Раскрыв паспорт на последней странице, Стрельцова долго смотрела на фотку милого, белокурого карапуза, потом поцеловала ее и спросила:.

— Ты же простишь, если твоя мамочка сегодня нажрется? — спросила Катька у фотки и сама ответила. — Простишь. Потому что мамка денежки зарабатывает, а на денежки Максимке купят велик и ролики, когда он вырастет. Ну и все такое. А если мамка сейчас не нажрется, то она кого-нибудь завтра пошлет. А посылать никого нельзя, потому что… Потому что и так уже поцапалась сдуру с Репеичем.

Стрельцова сунула паспорт в карман, одела куртку и снова почувствовала себя так, будто ей шестнадцать (а не двадцать два) и она готова на любые подвиги. И не нужно посылась деньги Максе. А можно рисковать своей жизнью, как заблагорассудится.

Выйдя в коридор, Катька оглянулась и прислушалась — нет, никого. На цыпочках она подкралась к дверям Эдика и осторожно постучала костяшками пальцев. Звук как-то очень печально и одиноко раздался в гулкой тишине коридора. Странно, но даже в комнате лабухов была тишина, хотя они каждый раз продолжали после работы пивком. Катька стукнула посильнее и приложила ухо к двери. Тишина. Басист точно куда-то пропал или просто упорно дрых.

По томительной пустоте под ложечкой Катька поняла, что сегодня ей не видать никакого Эдика. И скорее всего напьется она в одиночестве. Чтобы немного поднять себе настроение, Катька сунула в уши динамики плэера и нажала кнопку.

Кассету подарил Кабан.

По пьяни он рыдал и говорил, что всю жизнь хотел играть в джазе на трубе, а вместо этого продает всягий говно-попс по деревням великой и могучей. На вопрос Катьки что Нарышкину помешало осуществить мечту, он тяжело вздохнул и сказал, что надо квартиру покупать, семью заводить, а музыкой заработать — немыслимое дело. Это надо быть Майлсом Дэвисом или Кейтом Джарретом. Потом в припадке пьяного отчаяния Кабан свалил все свои кассеты в мешок, и всучил его Стрельцовой вместе с дешевеньким корейским плеером.

И Катька стала слушать джаз. Сначала он ей не нравился — слишком сложные ритмы и ходы запутывали. Все равно ведь, музыка — это то что ты можешь промурлыкать под нос или проорать в душе, когда тебя прет. Музыку с кассет Кабана-Нарышкина промурлыкать было нельзя.

Но, поскольку из других кассет у Катьки была только Агузарова, Цой и Пугачева, то время от времени приходилось слушать то, что всучил Кабан.

Но как-то раз возвращаясь к себе в нору из «Манхеттена», замотанная, подравшаяся с ментом на входе в метро и рыдающая после этого в пустом грохочущем вагоне Катька поняла, что музыка ночного города, метро и музыка в ее наушниках — сродни. И ее прикололо на эти две кассеты по полной программе.

Именно в этот момент она стала жительницей большого города, а дотоле была деревня-деревней.

Неистовые пальцы Кейта Джаррета втыкались в клавиши, нежно перебирали их, гремели и долбили их, задумчиво и нежно ласкали, придавая происходящему состояние инструментальной пьесы.

Иногда получалось даже так, что ритм города и ритм музыки в ушах совпадал стопроцентно. Тогда Катьку перло.