Фату-Хива. Возврат к природе - Тур Хейердал (1974)

Деревня Атуана состояла из нескольких дощатых домиков и пустующих административных построек; в глазах островитян, не бывавших на Таити, она была настоящим большим городом, верхом красоты, преддверием рая. Ни одной старинной хижины. Все домики выстроены из крашеных в серый цвет досок и крыты рифленым железом.

От жандармерии через всю деревню тянулась битая тропа. На этой главной улице мы увидели двухэтажный дом мистера Боба: первый этаж — магазин, второй

— жилые апартаменты. Тучный, румяный мистер Боб — «Попе» в местном произношении — стоял в дверях своей лавки. Из синих шорт торчали тощие волосатые ноги, обутые в домашние туфли; сложенные к а груди толстые руки украшала татуировка. Огромный синий якорь на правой руке вполне соответствовал облику английского моряка, осевшего на суше.

Увы, в его доме для нас не нашлось места. На остров прибыли два фотографа, все комнаты заняты.

Мистер Боб повернулся к нам спиной и удалился, пробурчав что-то насчет скверной погоды. В самом деле, с наступлением сумерек пошел дождь.

Мы поняли: что-то не так. Приличным людям не пристало являться на Хива-Оа босиком, с видом дикарей. Мы очутились, так сказать, в предместьях нашего собственного мира. Мира, который изо всех сил стремился порвать с природой. Я оскорбил местных белых, явившись небритым неряхой, который вообразил, что западная цивилизация осталась за тридевять земель. Мы задели гордость этих людей, не посчитавшись с их желанием чувствовать себя частицей современного мира, а не изгоями в дебрях.

Стоя перед закрытой дверью Боба, мы услышали голос Вилли. В отличие от Иоане он вежливо отклонил приглашение Триффе и предпочел пойти к вождю Атуаны, который состоял в родстве с матерью Вилли. Следом за ним шагали гребцы. Они, как и в прошлый раз, когда привезли патера Викторина, собирались ночевать в католической миссии. Счастливчики. Нам вспомнился совет Пакеекее по прибытии обратиться к местному священнику-протестанту. Хочешь не хочешь, придется так и сделать.

В дальнем конце долины стоял грязный барак. Такой же унылый, как большинство домов местных жителей, но повместительнее. Спустилась ночь, когда мы подошли к обители протестантов. Всякий, разделяющий веру протестантского священника, был здесь желанным гостем.

Улыбающийся священник-полинезиец в смокинге и цветастой набедренной повязке вышел босиком на грязный двор и пригласил нас присоединиться к причудливому сборищу метисов и полинезийцев, составлявших его паству. Нас встретил хор пронзительных голосов, исполнявших псалмы; больше я ничего не помню, потому что через минуту мы с Лив уже спали крепким сном на матраце, который нам уступил кто-то из прихожан.

Когда мы открыли глаза, через разбитое окно под потолком пробивались солнечные лучи. Они осветили горы красных кофейных ягод, разложенных для сушки на пыльном полу. В просторном помещении не было людей, кроме нас, но кашель, стоны и причитания, доносившиеся из соседней комнаты, вызвали у нас оторопь.

Лив закусила губу. Тут нельзя оставаться.

Мы развязали непромокаемый мешок и вывалили на матрац его содержимое. Все промокло насквозь. Наша роскошная городская одежда — вся липкая и тяжелая от морской воды… А, черт с ним. Мы напялили на себя свои наряды и вышли на солнце: Лив — в красном шелковом платье и в туфлях на высоких каблуках, я — в темном костюме, при галстуке, в шляпе, в черных ботинках.

В таком облачении мы чувствовали себя куда более знатными персонами, чем накануне. Пусть одежда мокрая и помятая, зато в глазах местных жителей мы разом превратились в туристов.

В маленьком магазинчике Боб отпускал своим клиентам одеколон, клубничное варенье, фуражки с лаковым козырьком. Толстая вахина пришла за резинкой. Боб натянул кусок на деревянный метр, отрезал и вручил пораженной покупательнице укоротившуюся на глазах резинку.

— Мистер Боб, — сказал я. — Нам нужны кое-какие продукты.

Он повернулся к нам, и глаза его чуть не выскочили из орбит.