Протекционизм и коммунизм - Фредерик Бастиа (2011)

Не пытаясь решить здесь и сейчас всю экономическую проблему, я позволю себе высказать одно утверждение. Я утверждаю, что я, пользуясь несложной арифметикой, подсчитал выгоды и неудобства протекции только и единственно под углом зрения богатства, а все прочие соображения, пусть даже более высокого порядка, отбросил прочь. И вот я утверждаю, что пришел к такому результату: всякая ограничительная мера дает одну выгоду и два неудобства, или, если угодно, одну прибыль и две потери, причем каждая из этих потерь равна одной прибыли; получается одна чистая потеря, и тут можно утешиться лишь тем, что в данном случае, как и во множестве других случаев – во всех случаях, решился бы я сказать, – полезность и справедливость согласуются между собой.

Правда, это только утверждение и не более того. Но его при желании можно подкрепить математически.

Общественное мнение заблуждается на этот счет потому, что прибыль от протекции видна невооруженным глазом, а две вызванные ею потери, каждая равная ей, ведут себя иначе: одна до бесконечности дробится между всеми гражданами, другая обнаруживает себя лишь под пытливым взглядом ума.

Я не претендую на обстоятельную демонстрацию такого положения, а ограничусь указанием на его основу.

Два продукта, А и Б, имеют во Франции свою нормальную ценность в 50 и 40. При ограничительном режиме Франция будет пользоваться продуктами А и Б, поворачивая в другое русло ту часть своих усилий, которая равна 90, так как она будет вынуждена непосредственно сама производить продукт А. При свободном режиме эта сумма усилий, то есть равная 90, распространяется на: 1) производство Б, который она будет поставлять Бельгии, чтобы получать от нее А; 2) производство еще одного Б для самой себя; 3) производство В, то есть третьего продукта.

Во втором случае высвободившаяся часть труда посвящается производству В, нового богатства, равного 10, и при этом Франция не лишается ни А, ни Б. Теперь на место А поставьте железо, на место Б – вино, шелк, парижские предметы роскоши, на место В – отсутствующие или недостающие богатства, и вы тотчас обнаружите, что ограничения просто-напросто ограничивают национальное благосостояние11.

Не желаете ли вы, чтобы мы с вами выпутались из этой цепкой алгебры? Что до меня, я очень этого желаю. Вы не станете отрицать, что хотя запретительный режим несколько улучшил положение в угледобывающей отрасли, но сделал это, подняв цену на уголь. Вы также не станете отрицать, что рост цены на уголь, с 1822 г. и до наших дней, вызвал дополнительные расходы у тех, кто этот уголь потребляет, кто им топит и им обогревается; иначе говоря, налицо потеря. Так разве можно сказать, что благодаря ограничительному режиму производители угля, нисколько не уменьшив свои капиталы и обычные прибыли, еще и получили сверхприбыль, эквивалентную этой потере? А ведь должны были бы получить, чтобы протекция, оставаясь несправедливой, одиозной, грабительской и коммунистической, все же была нейтральной с чисто экономической точки зрения. Должны были бы получить, чтобы она выглядела хотя бы простым грабежом, лишь перемещающим богатство из одних рук в другие, не разрушая его. Но вы сами пишете, на странице 236, что «шахты Авейрона, Але, Сент-Этьена, Крезо, Анзена, самые крупные и известные шахты, не дали дохода даже в четыре процента от вложенного капитала!» Чтобы капитал давал во Франции четыре процента, он не нуждается в протекции. Так где же прибыль, которая покрывала бы потерю?

Это еще не все. Получается и другая национальная потеря. Поскольку ввиду подорожания топлива все потребители угля понесли потери, они вынуждены ограничивать и иные свои потребности, так что в целом от этого страдает весь национальный труд. Именно эту потерю никогда не учитывают, потому что она не бросается в глаза.