Поздний развод - Авраам Иегошуа (1982)

Ладно, ладно, пусть будет так, мы купим ему что-нибудь, чтобы было ему что вспоминать, когда тебя не станет. Я надеюсь, что вспомнит. У бедного парня ведь ты единственный дедушка, я – хочу этого или нет – просто обязан держать высоко твой светлый образ, твой авторитет, и можешь мне поверить, подарки очень важная часть жизни ребенка, любого. Они вспоминают прожитые ими годы, соотнося их с теми подарками, которые получали. Я знаю, что происходит у него в голове, знаю, потому что мы с ним похожи, мы составляем одно целое, а потому знаю о нем все до последней черточки как самого себя. Парень понимает чертовски много для своих лет – и это потому, что у него хорошая голова на плечах. Все он подмечает, все помнит, четко соображает, что к чему. Я сам такой. Ты уже, наверное, слышал про то, как арифметичка, объясняя классу задачу, ошиблась. Никто этого не заметил, кроме него, и он не побоялся встать и сказать – учитель, здесь у вас ошибка. Она сама мне в этом призналась. Вот так. Вот такой это парень. Моей породы, не вашей. Моя кровь. Вот почему я схожу с ума, когда дело касается его. И я боюсь только одного – только бы он, становясь старше, не воспринимал слишком серьезно весь идиотизм этого мира.

– Ну так что это за парень, который прозвал тебя кабаном?

– Он из третьего «а».

– Как его зовут? Кто его родители?

– Я не знаю.

– Тогда скажи, как он выглядит?

– Такой тощий. И маленький.

– Тогда чего же ты испугался? Если это тебя задевает, вздуй его как следует.

– Я уже…

– Когда?

– Вчера. Я повалил его и… У него потом потекла кровь.

– Ну, ну, Гадди… Ты полегче. Полегче. Никогда не надо оставлять за собою следов. Не забудь, что ты уже не в детском саду.

Но у меня чуть отлегло от сердца. Он в порядке, может сам за себя постоять. Именно в эту минуту я заметил расплывающуюся темно-синюю отметину у него на лбу. Спокойные темно-коричневые глаза его доверчиво глядят на меня, в то время как рот решительно и энергично пережевывает пищу. Может быть, немного быстрее, чем нужно. Он любит этот процесс. Эта энергия, с которой он очищает тарелку, вовсе не значит, что он голоден. Это знак того, что он возбужден. И нервничает. Если это и голод, я бы назвал его энергетическим. Этот же самый феномен я ощутил в себе, когда рос, и именно ему я обязан своим метром восемьюдесятью одним роста. И даже если у меня когда-нибудь появится десять детей, этот славный толстяк, сидящий напротив, всегда будет занимать в моем сердце особое место.

– Хорошо, Гадди, достаточно. Мне надо идти. Меня ждет сегодня сумасшедший день.

Сумасшедший день среди совершенных психов. Одни помешанные.

Но я обещал все эти заботы взять на себя, и я это сделаю, и заниматься этим намерен до самого конца, если только мне дадут такую возможность. Пусть только эта семейка держится от всего подальше, и я вручу им бумагу о разводе стариков со всеми печатями, штампами, подписями, все как положено. Та еще работенка, высший класс. Только не лезьте в это дело, стойте в сторонке и радуйтесь, что кто-то другой разгребает за вас эту кучу дерьма. Предоставьте мне завершить как можно менее болезненно эту патологическую историю, стаж которой уже четыре десятка лет. Вы просто не понимаете еще, как повезло вам в тот момент, когда некий адвокат, женившись, стал членом вашей семьи. Но уж если так вышло, то доверяйте хотя бы ему, тем более что это не стоит вам ни пенса, и расслабьтесь – я и в мыслях не рассчитываю на это хоть когда-нибудь.

– Стоп, Гадди. С тебя достаточно. Опоздаешь в школу. Оставь в желудке хоть немного места для завтрака на первой перемене в десять.