Остров фарисеев. Путь святого. Гротески (сборник) - Джон Голсуорси (1904)

«Какие же это были у него идеалы?» – с недоумением подумал Шелтон и, не найдя ответа, только кивнул головой и снова протянул собеседнику портсигар, ибо тот, как истый южанин, уже бросил папиросу, докурив ее только до половины.

– Величайшее удовольствие в жизни – поговорить с человеком, который способен понять тебя, – с легким поклоном продолжал француз. – С тех пор как умер тот старый актер, у нас тут никого нет, с кем можно было бы поговорить по душам. Да, это был не человек, а воплощение бунта. Бунтовать – c’еtait son mеtier[26], он посвятил этому свою жизнь, подобно тому как другие посвящают свою жизнь погоне за деньгами; а когда он утратил способность активно возмущаться, он стал пить. В последнее время это был для него единственный способ протестовать против порядков нашего Общества. Преинтересная личность – je le regrette beaucoup![27] Но как видите, он умер в большой нужде; подле него не было ни души, некому было даже сказать ему последнее прости – сам я, понятно, не иду в счет. Он умер пьяный, мосье. C’еtait un homme![28]

Шелтон продолжал доброжелательно наблюдать за маленьким французом.

– Не всякий сумеет так кончить свою жизнь, – поспешил добавить парикмахер. – У человека бывают минуты слабости.

– Да, конечно, – согласился Шелтон.

Маленький парикмахер украдкой бросил на него скептический взгляд.

– Впрочем, – заметил он, – ведь это важно только для неимущих. Если есть деньги, то все эти проблемы…

Он пожал плечами. Легкая усмешка отчетливее обозначила морщинки у глаз, и он махнул рукой, словно хотел сказать, что об этом не стоит больше говорить.

Шелтону показалось, что француз отгадал его тайные мысли.

– Значит, по-вашему, недовольство свойственно лишь неимущим? – спросил он.

– Плутократ, мосье, – ответил маленький парикмахер, – отлично знает, что попади он на эту galеre[29] – и ему будет хуже, чем бездомному псу.

Шелтон встал.

– Дождь прошел, – сказал он. – Надеюсь, что вы скоро поправитесь. Не откажите принять от меня вот это… в память о старом актере.

И Шелтон сунул французу соверен. Тот поклонился.

– Заходите, мосье, когда будете поблизости, я всегда счастлив видеть вас, – с жаром проговорил он.

И Шелтон ушел.

«…хуже, чем бездомному псу… – подумал он. – Что он хотел этим сказать?»

Шелтон сам почувствовал себя чем-то вроде такого бездомного пса. Еще месяц разлуки может убить всю сладость ожидания, может даже убить любовь. Его чувства и нервы были так напряжены из-за этого постоянного ожидания, что он реагировал на все слишком остро, всему придавал слишком большое значение – так раздражает благопристойных людей искусство, в котором слишком много жизненной правды. Самая сущность вещей обнаруживалась теперь для него со всею ясностью, подобно костям, проступающим сквозь кожу похудевшего лица: слишком уж явным было убожество невыносимо тяжелой действительности. Вдруг Шелтон увидел, что стоит перед домом своей матери, – казалось, некая жажда утешения, некий инстинкт привели его в Кенсингтон. Судьбе словно нравилось перебрасывать его от одного полюса к другому.

Миссис Шелтон не выезжала из города и, хотя было первое июня, грелась у камина, протянув ноги к огню; на ее розовом личике, у глаз, были такие же морщинки, как у маленького парикмахера, только рожденные жизнерадостностью, а не духом протеста. Она заулыбалась при виде сына, и морщинки ее словно ожили.

– Мой дорогой мальчик, как чудесно, что ты приехал, – сказала она. – А как поживает наша милочка?

– Благодарю вас, отлично, – ответил Шелтон.

– Она, должно быть, такая душенька!

– Мама, – запинаясь, проговорил Шелтон, – я так больше не могу!