Юрий Долгорукий и византийская принцесса - Павел Загребельный (1972)

Игумен более естественно выглядел в этих белых, чистых и тихих кельях, чем среди диких камней, наваленных между зелено-золотыми киевскими деревьями на монастырской усадьбе. Был он маленький, худой как щепка, белорукий, с тщательно подстриженной бородой; все в нем так и сверкало чистотой и вымытостью, на новехонькой черной рясе красиво лежал золотой, с самоцветами, крест на золотой же цепи, создавалось впечатление, будто перед Дулебом появился вовсе и не игумен монастыря, этой обители бедности, молитв и воздыханий, а высокий иерей церкви. Игумен поднял маленькую вялую руку то ли для благословения, то ли, быть может, наоборот, чтобы прогнать непрошеного гостя, и Дулеб точно так же, как перед этим поступил с монахом, желая предупредить речь отца Анании уже раскрыл рот, чтобы сообщить ему все о себе, но на сей раз более проворным оказался хозяин.

– Сказано уже, – как-то вроде бы брезгливо промолвил игумен и скривил губы, – знаю, что посланы великим князем. Но ведь кони…

– Здесь нам будут надобны, – твердо сказал Дулеб, возненавидев игумена за одно лишь искривление его губ и с трудом подавляя желание швырнуть ему в лицо десяток страшных вопросов, на которые у того не могло быть ответов.

– Не ведаю токмо, – снова начал было игумен и снова прервал его речь Дулеб:

– Зовусь Дулеб, приближенный лекарь великого князя Изяслава, а это товарищ мой – Иваница.

– Слуга, – уточнил игумен.

– Товарищ, – твердо повторил Дулеб, – а также помощник в моем деле.

– Тут исцеляют души, а не тело, – напомнил игумен, по-прежнему не сходя с порога и, следовательно, еще не выражая своего отношения к посланцам.

– Не для лечения посланы мы, – промолвил Дулеб. – Надлежит нам пройти по следу смерти, что здесь случилась.

– Не здесь, – снова неприятно поморщился игумен. – В Киеве.

Дулеб подошел к нему, надвинулся своей грузной фигурой.

– Разве монастырь не Киев? – спросил он тихо.

– Здесь только деревья растут быстро и легко, как в Киеве, последовал ответ.

– А пороки?

Этим Дулеб уже откровенно намекал на виновность монастыря, а то и самого игумена в том великом преступлении, которое свершилось в Киеве, намекал, быть может, и преждевременно и даже вопреки своему неторопливо-спокойному обыкновению, но слишком уж надменно держался игумен Анания и спешил выразить свое презрение к княжьему лекарю. Презрения же Дулеб не терпел ни от кого.

Вот так и стояли они друг перед другом; впервые встретились, а уже враги до самой могилы, враги заклятые, упорные, пока беспричинные. Просто у каждого было какое-то положение в жизни, и он должен был по-своему его защищать, отсюда неуклонно рождалась враждебность. Это неважно, что оба они служили одному и тому же князю. Собственно, сам князь и послужил причиной их стычки, он не подумал, как это неуместно посылать одного своего слугу, скажем, слишком земного, телесного, проверять и выпытывать слугу небесно-духовного. Низшего он послал против высшего, а от этого добра не жди никогда.