Убийство Маргарет Тэтчер - Хилари Мантел (2014)

Вспомнилось, как ночью, в ноябре, они ходили босиком к компьютеру. Стоя за спиной Морны, она случайно прикоснулась к ее плечу, и оно было острым, как нож. Лезвие, казалось, глубоко вонзилось в плоть, и она ощущала порез несколько часов подряд — а после страшно удивилась, не найдя на ладони ни царапины. Когда она проснулась следующим утром, воображаемый порез виделся ей очень четко.

Март

Все следы Морны исчезли из спальни, но Лола знает, что сестра по-прежнему здесь. Холодными ночами, подтягивая пижамные штаны, она стоит, глядя на сад у дома. В свете вертолетных прожекторов, во вспышках проблесковых маячков, в мерцании уличных фонарей она различает фигуру сестры, смотрящей на маленький дом, окутанный студеным воздухом. Машины прокатывают мимо до глубокой ночи, гул трафика звучит беспрерывно, однако Морну окружает пузырь тишины. Ее высокое и прямое тело мерцает под ночной рубашкой, лицо мокрое, будто от слез или от дождя, и никакого внятного выражения на этом лице нет. Но у ее ног лежит белая собака — сияет, как единорог, с золотой цепью на шее.

Конечный пункт

Девятого января, вскоре после одиннадцати часов, темным и слякотным утром я увидела своего мертвого отца — на поезде, который отошел от Клэпэм-джанкшн в направлении Ватерлоо.

Я отвела взгляд, узнала его не сразу. Мы двигались параллельно друг другу. Когда я обернулась, поезд уже набрал скорость.

Мой разум устремился вперед, к вестибюлю вокзала Ватерлоо, к встрече, которая, как я чувствовала, неминуемо должна произойти. Поезд, на котором он ехал, был старой шестивагонной электричкой, окна почти тонированные — зимней грязью и многолетними слоями сажи, приставшей к металлу. Я задалась вопросом — откуда он ехал? Виндзор? Аскот? Понимаете, я частенько пользуюсь этой веткой, а потому уже успела изучить типы подвижного состава.

В его вагоне не горела ни одна лампа. (Всем ведь известно, что освещение в электричках нередко крадут или разбивают.) Кожа имела неприятный оттенок; глаза прятались глубоко в тени, а выражение лица было задумчивым, едва ли не угрюмым.

Наконец и нам загорелся зеленый сигнал, и мой поезд тоже покатил к Лондону, весьма торжественно. Я прикинула, что отец получит добрых семь минут форы, уж точно больше пяти.

Едва я увидела его, грустного, но сидящего, как всегда, строго прямо, в вагоне напротив, мысли вернулись к случаю, когда… к случаю, когда… Но нет. Не вернулись. Я попыталась оживить их, но не смогла припомнить. Даже на задворках своего сознания я не отыскала ни единого памятного события. Хотя, казалось бы, мы столько всего пережили. Через столько прошли вместе. Увы, никаких событий, только уверенность, что минуло некоторое количество лет.

Когда мы вышли из поезда, платформа была скользкой и так и норовила убежать из-под ног. Повсюду виднелись плакаты с предупреждениями о террористической угрозе, советы остерегаться нищих и призывы вести себя внимательнее, чтобы не споткнуться, — по-моему, оскорбительные для пассажиров: как будто кто-то спотыкается по своей воле — разве что отдельные личности, обделенные вниманием. Билеты проверял не автомат, а живой человек, и это, естественно, замедляло выход. Я начала злиться; хотелось как можно скорее во всем разобраться, что бы за этим «всем» ни скрывалось.

Мне подумалось, что отец помолодел, как если бы смерть вернула ему энное число прожитых лет. В выражении его лица при всей меланхолии ощущалась некая цель; и я не сомневалась, что свое путешествие он предпринял по делу. Именно это ощущение, а вовсе не опыт прошлых лет — опыт всегда прошлое, верно? — вынудило меня предположить, что он может задержаться ради встречи, пересечься со мной, а уж потом сесть в поезд на Бейзингстоук или, возможно, на Саутгемптон; на меня время у него безусловно найдется.