Двор Карла IV. Сарагоса - Бенито Перес Гальдос (1893)

Конечно, я узнал не особенно много, но понял, однако, что почти все относятся с презрением к Годою, считают его интриганом, грабителем, безнравственным человеком и даже врагом церкви. Кроме того, я ясно видел, что Фердинанд, принц Астурийский, пользуется всеобщей любовью, что на него возлагают самые радужные надежды и многого ждут от его дружбы с Бонапартом, войска которого уже вступили в Испанию, чтобы идти на Португалию.

Я снова зашел на рынок, чтобы пополнить опустошение, учиненное монахом в моей корзинке, и отправился домой.

IX

Но домой я попал нескоро, потому что по дороге заглянул к моему другу точильщику Пакорро Чинитасу, имевшему точильную мастерскую в нашем околотке. Я как сейчас вижу перед собой точильный станок, быстро вертящееся колесо и мелкие искры, разлетающиеся при работе.

Чинитас был человек на вид гораздо старше своих лет – виной тому неприятности, доставляемые ему женой. Это была женщина невозможная в полном смысле слова; она дралась с мужем чуть не ежедневно и ругалась на весь квартал. Чинитас долго терпел, но, наконец, принужден был просить развод, решившись не иметь иной подруги жизни, кроме своей точильни.

Когда я его узнал, он уже развелся с женой. Это был человек сдержанный и молчаливый, но когда дело касалось воспоминаний, семейной жизни, он говорил без умолку. Я всегда любил беседовать с ним и находил его далеко не глупым и рассудительным. Впоследствии, когда политические события сами говорили за себя, я оценил по достоинству спокойствие и дальновидность моего приятеля.

– Как поживаете, Чинитас? – произнес я, входя в его мастерскую. – Что это все толкуют? Неужели французы пришли в Испанию?

– Говорят, – ответил он. – И народ доволен.

– Они, кажется, идут завладеть Португалией?

– Говорят…

– Это очень вероятно. К чему существовать Португалии?

– Видишь ли, Габриэлильо, – сказал он и на минуту отнял ножницы от точильного камня, вследствие чего прекратился шум, – мы с тобою дураки и ничего не понимаем в этих вещах. Но мне кажется, что все эти сеньоры, которые радуются приходу французов, понимают еще менее нас с тобой и скоро увидят свою ошибку. Что ты об этом думаешь?

– Что же я могу думать? Раз Годой такой негодяй, то очень может быть, что Наполеон свергнет его, а на престол посадит принца Астурийского, который, как ожидают, будет превосходно управлять страной.

Чинитас снова приложил ножницы к камню, натянул ремень, привел в движение станок ногой, выразительно плюнул в сторону и сказал:

– Я говорил и говорю, что все эти сеньоры глупцы. Мы не умеем ни читать, ни писать, а подчас понимаем больше их; они там, наверху, ослеплены властью, а нам снизу все видно. Подумай сам, Габриэль, ведь нужно быть слепым, чтобы не видеть, что Наполеон говорит не то, что думает. Этот человек перевернул весь мир; не одного короля он сверг с престола, чтобы отдать этот престол какому-нибудь из своих братьев. Говорят, что он хочет свергнуть выскочку и посадить на престол принца Астурийского, а я смеюсь над этим. Смотри, как бы он вместе с Годоем не устроил какой-нибудь штуки. Наполеону нет ровно никакого дела до того, будет ли царствовать Фердинанд или управлять Годой. Он хочет завладеть Португалией для того, чтобы одну часть ее отдать нашему министру, а другую какой-то инфанте Трурии, или Этрурии, уж я там не знаю…

– Какое же нам дело до того, завоюют ли ее или разделят? – спросил я не без жестокости по отношению к нашим соседям португальцам. – Лишь бы свергли этого человека…

– Если сегодня завоюют Португалию, потому что это маленькое королевство, то завтра завоюют Испанию, потому что она большое. Я выхожу из себя, когда вижу радость всех этих сеньоров! Они ликуют, видя на своей земле войска Наполеона, и уверяют, что он идет на Португалию, между тем как ясно, что он точит зубы на Испанию.

– Но ведь говорят, что нет греха, которого не совершил бы этот выскочка…