Все приключения мушкетеров - Александр Дюма

Я дворянин и притом вспыльчив, как вы могли заметить, любезный д’Артаньян; оскорбление было сильное и хотя никто не знал о нем, но я чувствовал, что оно волновало меня до глубины сердца. Я объявил настоятелям, что чувствую себя недостаточно приготовленным к посвящению, и, по моей просьбе, церемония отложена была на год.

Я отыскал самого лучшего учителя фехтования в Париже, условился с ним брать уроки и учился у него каждый день в продолжении года. Потом, ровно через год от того дня, когда мне было нанесено оскорбление, я повесил рясу на гвоздь, надел полный костюм рыцаря и отправился на бал к одной из знакомых дам; я знал, что там будет и мой офицер. Это было в улице Франк-Буржуа.

Действительно, офицер был там; я подошел к нему в то время, как он напевал любовную песню, нежно смотря на одну женщину, и прервал его на втором куплете.

– Милостивый государь, сказал я ему, – будет ли вам и теперь также неприятно, если я приду в известный вам дом в улице Пейен и ударите ли вы меня палкой, если мне придет фантазия ослушаться вас?

Офицер посмотрел на меня с удивлением, потом сказал:

– Что вам угодно от меня, я вас не знаю.

– Я аббат, отвечал я, – который читал жития святых и переводил стихами Юдифь.

– А, вспомнил, сказал насмешливо офицер, – что же вам угодно?

– Я желал бы, что вы пошли со мной прогуляться.

– Завтра утром, если вам угодно, с большим удовольствием.

– Нет, не завтра, а не угодно ли вам сейчас же?

– Если вы этого непременно требуете.

– Да, я этого требую.

– В таком случае, пойдем. Не беспокойтесь, сказал он, обращаясь к дамам, – я только убью этого господина, тотчас возвращусь и докончу вам последний куплет.

Мы вышли.

Я повел его в улицу Пейен, на то самое место, где год тому назад, в этот самый час, он сказал мне комплимент, о котором я тебе говорил. Луна светила великолепно. Мы обнажили шпаги, и я тотчас положил его на месте.

– Черт возьми! сказал д’Артаньян.

– Но, продолжал Арамис, – так как дамы видели, что певец их не возвращался, и как его нашли в улице Пейен проткнутым шпагой насквозь, то полагали, наверное, что эта неприятность ему сделана была мной, и это наделало шуму. Итак, на время я должен был оставить рясу. Атос, с которым я тогда познакомился, и Портос, научивший меня некоторым смелым ударам фехтовального искусства, уговорили меня проситься в мушкетеры.

Король очень любил отца моего, убитого при осаде Арраса, и мне дали мушкетерский мундир. Теперь вы понимаете, что для меня пришло время возвратиться в лоно церкви.

– Отчего же именно теперь, а не прежде и не после? Что с вами сегодня случилось? что заставляет вас на это решиться?

– Эта рана, любезный д’Артаньян, – это напоминание, посланное небом.

– Эта рана? да она почти зажила, и я уверен, что теперь не эта рана беспокоит вас.

– Какая же? спросил Арамис, краснея.

– У вас есть рана в сердце, Арамис, гораздо глубже и чувствительнее; рана нанесенная женщиной.

Глаза Арамиса заблистали невольно.

– О! отвечал он, скрывая свое волнение; – не говорите об этих вещах: мне ли об этом думать и иметь любовные огорчения! Vanitas vanitatum. Неужели вы думаете, что я сойду с ума и из-за кого? из-за какой-нибудь гризетки, или горничной, которой я строил куры, – фи!

– Извините, любезный Арамис, я думал, что вы метите гораздо выше.

– Выше? кто же я такой, чтоб иметь столько самолюбия? бедный мушкетер, ненавидящий рабство и совсем не рожденный для светской жизни.

– Арамис! Арамис! сказал д’Артаньян, сомнительно смотря на своего друга.