Всем стоять на Занзибаре - Джон Браннер (1968)

– Познакомьтесь, доктор Джин Фоуден, – сказал декан. – Из Вашингтона.

Перед Дональдом замаячила пугающая перспектива: его аспирантский грант будет отозван на том основании, что он «неблагодарный подстрекатель». Поэтому он холодно и довольно неискренне кивнул посетительнице.

– Что ж, с вашего позволения я оставлю вас познакомиться поближе, – сказал декан, поднимаясь на ноги.

Это еще больше сбило Дональда с толку. Он-то ожидал, что старый хрыч пожелает остаться и будет беззвучно хихикать на протяжении разговора: сейчас еще один нахальный школяр попадет под нож. Дональд никак не мог понять, зачем его сюда вызвали, а потом доктор Фоуден достала и развернула на столе тот самый студенческий журнал.

– Ваша статья произвела на меня большое впечатление, – решительно сказала она. – Вы считаете, что с нашей системой обучения не все ладно, не так ли, Дон? Можно я буду звать вас Доном?

– Да, если я смогу называть вас Джин, – угрюмо ответил Дональд.

Она задумчиво оглядела его. Четыре пятых нынешнего населения Северной Америки можно было считать привлекательными или красивыми: сбалансированная диета и недорогое компетентное здравоохранение наконец об этом позаботились. Теперь, когда вступило в силу евгеническое законодательство, доля красивых, по всей видимости, увеличится. И все же в Дональде Хогане было что-то неординарное. Женщины обычно называли это «личностью». Однажды студент, приехавший по обмену из Англии, сказал ему, что это «упрямство», и это слово Дональд воспринял как комплимент.

У него были русые борода и волосы, он был чуть ниже среднего роста и с развитой мускулатурой, носил одежду, типичную для студента на рубеже века. Внешне он во всем соответствовал среде. Но внутри…

– Мне бы хотелось услышать вашу точку зрения, – сказала доктор Фоуден.

– Она в статье. Там все уже написано.

– Лучше расскажите. Текст часто способствует переоценке известного.

Дональд помедлил.

– Я не передумал, если вы на это намекаете, – сказал он наконец. Вонь пожара и треск горящих лодок были слишком живы в его памяти.

– Я прошу не об этом. Я прошу максимум краткости и связные соображения, вместо этого… этой довольно сумбурной жалобы.

– Ладно. Мое образование превратило меня и практически всех, кого я знаю, в мощных роботов для сдачи экзаменов. Я понятия бы не имел, как быть оригинальным вне узких рамок моей специализации, и единственная причина, почему я могу таким быть, по всей видимости, заключается в том, что большинство моих предшественников были еще более зашоренными, чем я. Об эволюции я знаю в тысячу раз больше Дарвина, это само собой разумеется. Но где между сегодняшним днем и годом, когда я умру, отрезок времени, в который я мог бы сделать что-то по-настоящему свое, а не наводить глянец на чужие труды? Ну да, разумеется, когда я получу степень, в сопутствующей ей воде будет что-то о – кавычка открывается – новаторской – кавычка закрывается – диссертации, но это означает лишь то, что слова в ней будут расставлены не так, как в предыдущей!

– У вас довольно высокое мнение о собственных способностях, – заметила доктор Фоуден.

– То есть я кажусь вам тщеславным. Да, пожалуй, я тщеславен. Но я говорю не об этом, а о том, что не желаю ставить себе в заслугу полнейшее невежество. Видите ли…

– И какую карьеру вы для себя избрали?

Выбитый из колеи Дональд моргнул.

– Ну, думаю, что-то, что займет минимум моего времени. Чтобы в оставшиеся часы зацементировать бреши в образовании.

– Ага. Вас заинтересовал бы годовой оклад в пятьдесят тысяч, при котором вы, по сути, будете заниматься лишь завершением своего образования?

Дональд обладал одним талантом, каким не обладало большинство: умением делать верные догадки. Как будто какой-то механизм в подсознании постоянно просеивал факторы окружающего мира, выискивая в них порядок, а когда такой порядок возникал, в черепе у него начинал бить беззвучный колокол.