Страх надежда и хлебный пудинг - Секстон Мари

Мне снилось старое Рождество и Кэрол. Я полулежал в своем старом, продавленном кресле, а Кэрол сидела напротив меня на полу и пыталась собрать детский велосипед – подарок Джону от Санты. Я знал, что это сон. Не только потому, что в нем была Кэрол, но потому, что мы находились не дома, не в Финиксе, а в мюнхенских апартаментах, за окнами которых шумели зимние празднества. Наша елка была высотой футов десять, не меньше; она опасно кренилась на бок, кривая, изогнутая, как нечто из мультиков Доктора Сьюза, которые так любил Джон. Я беспокоился, как бы елка не упала на Кэрол, но заговорить и предостеречь ее не решался из страха, что она снова исчезнет. Что она ускользнет на другую сторону, в пустоту, где я не мог до нее дотянуться.

Я отчаянно хотел, чтобы Кэрол осталась, и потому – пусть я и знал, что это был сон, а, может, именно по этой причине – старался не шевелиться. Я сконцентрировался только на пребывании с ней, пока она сидела, склонившись над инструкцией к велосипеду.

– Папа! Папа, проснись!

Полсекунды я ждал, что сейчас ко мне в кровать заберется мой маленький сын. Я ждал, что он ляжет, свернувшись калачиком, рядом со мной в своей пижамке, усыпанной динозаврами. Сынок, еще рано, хотел сказать я. Иди спать. Санта еще не пришел.

– Отец!

Он всегда был настойчивым. Мои глаза сами собой открылись, и я поначалу не понял, что за мужчина навис надо мной. Это не мог быть мой сын, которому моя жена собирала велосипед со Спайдерменом на удлиненном седле.

– Который час? – спросил я. В комнате было еще темно.

– Пять утра. Слушай, мы получили сообщение от Томаса…

– В пять утра?

– Ну, он отправил его вечером, по аризонскому времени, так что по нашему времени оно пришло около часа ночи.

Я был еще в полусне, еще пытался уцепиться за сюрреалистичное Рождество, где моя жена была жива и здорова, а сын был на тридцать лет младше.

– И ты разбудил меня ни свет ни заря, чтобы рассказать мне об этом?

– Пап, кажется, нашелся ребенок.

Ребенок. До этого момента я не понимал, о каком Томасе идет речь. Джон с Коулом так тщательно избегали разговоров на эту тему, молча танцуя вокруг безмолвного слона, сидящего в комнате, что я успел позабыть, кто он вообще такой, этот Томас. Я сел и, протирая глаза, попытался вернуться назад – в настоящее, – где мой очень взрослый сын нуждался во мне.

– Так. Ладно. Что происходит?

– Мы с Коулом возвращаемся. Наш рейс вылетает через пару часов…

– Сейчас я оденусь…

– Нет, пап. Ты останься, окей? Это просто интервью с матерью и…

– И Коул пытается не питать лишних надежд.

– Что-то вроде того.

– А как же Грейс?

– Можешь ей рассказать?

– Ты не думаешь, что это должен сделать сам Коул?

Он вздохнул и потер пальцами лоб. В нем чувствовалось сильное напряжение. Он был таким много лет, однако, влюбившись в Коула, немного расслабился, а когда наконец-то покончил со старой работой и принял ту жизнь, которую они ныне вели, то напряжение почти без следа испарилось. Но сейчас оно снова вернулось, и не из-за встречи с Грейс, а из-за Коула. Я никогда не видел Коула в таком состоянии, как сейчас, когда он нервничал и из-за усыновления, и из-за Грейс, и Джон всеми силами пытался удержать его от полного срыва.

– Я ей передам, – сказал я.

Он облегченно выдохнул.

– Спасибо. Квартира оплачена до первого января, так что вы оставайтесь и, если сможете, получите от праздников удовольствие.

– У нас все будет нормально.

Он кивнул. Повернулся, чтобы уйти, но полпути нерешительно остановился и остался стоять. Внезапно мой сон вернулся в реальность. Может, он и вырос давным-давно из велосипеда со Спайдерменом, но он по-прежнему был моим сыном.

– Ты справишься, Джон.

Он просто кивнул, но я заметил, что его плечи расправились. Я сказал то, что ему надо было услышать.

– Я знаю.

– Дашь знать, как появятся новости?

– Конечно.