Европейцы - Джеймс Генри (1979)

– Нет, ты молодец, большой молодец, – повторил он. – Все это, право слово, великолепно – все, что ты сделала.

– Все, что я не стала делать, ты хочешь сказать, и никогда не стану, да, – сказала она, отпрянув, – ты, конечно, это видишь. А вот что ты не видишь, так чем это для тебя, с твоими повадками, кончится.

– Ты молодец, ты молодец, – еще раз повторил он. – Ты очень мне нравишься. А для меня это будет конец.

Итак, они подбили итог и с минуту молчали, а она мысленно вернулась к тому, что вот уже полчаса больше всего ее волновало.

– Что это за «меры» казначейства, о которых сообщили сегодня вечером?

– О, туда послали чиновника – частично, видимо, по просьбе немецких властей, – чтобы наложить арест.

– Арест на его имущество, ты имеешь в виду?

– Да, и для выполнения формальностей – юридических, административных и прочих. Словом, чтобы взять следствие в свои руки.

– Считая, ты полагаешь, что в его деле кроется что-то больше?..

– Больше, чем на виду, – подтвердил Байт, – именно. Впрочем, ничего такого не выплывет, пока дело не передадут – что сейчас и происходит – сюда. Вот тогда и начнется потеха.

– Потеха? – переспросила Мод.

– Да, премиленькая история!

– Премиленькая? Для тебя?

– А почему бы и нет? Чем больше она разрастается, тем милей.

– Странные у тебя понятия, – сказала она, – о том, что мило. Надеешься, следствие на тебя не выйдет? А ты не думаешь, что тебе придется заговорить?

– Заговорить?

– Если следствие на тебя таки выйдет? Как иначе ты толкуешь факты в вечерних выпусках?

– Ты называешь это фактами?

– Ну эти – «Поразительные открытия»?

– Ты что, читаешь только заголовки? «Ожидаются поразительные открытия» – вот так начинается текст. Тебя это взволновало?

Такое вряд ли можно было считать ответом, и она тоже решила быть предельно краткой.

– Взволновало. Прежде всего то, что я лишилась покоя.

– Я тоже, – отозвался он. – Но какая опасность, ты боишься, мне угрожает?

– То, чего ты и сам боишься. Я же не говорю, что тебе угрожает виселица.

Он посмотрел на нее таким взглядом, что она вдруг поняла: ему не до шуток.

– Но общественный позор, так? За то, что я безжалостно понукал его, заманивал в свои игры. Да, – согласился он с прямотой, какой она от него не ожидала, – я уже думал об этом. Только как это можно доказать?

– Если налагают арест на его имущество, значит и на его деловые бумаги, а среди них и на твои письма к нему. Разве не так? Разве письма не могут это показать?

– Что это?

– Ну, до какого безрассудства ты его доводил – а тем самым и твою причастность.

– Да, но не этим тупым долдонам.

– А там все долдоны?

– Все как один – когда дело касается столь красивых и тонких материй.

– Красивых и тонких, – еле слышно повторила Мод.

– Красивых и тонких. Мои письма – ювелирные изделия. Бриллианты чистой воды. Я хорошо прикрыт.

Тут уж она дала себе волю, остановив на нем долгий взгляд:

– Ты неповторим! Но так или иначе, – добавила она, – тебе все это ой как не по душе.

– Вряд ли, – бросил он, что, напротив, явно означало: да, так, и подтверждалось тем, как поспешно он переменил тему: – А ты не хочешь поделиться со мной тем, что рассказала тебе миссис Чёрнер?

О, что касается сего пункта, Мод уже все обдумала и решила.

– Зачем это тебе? Ты знаешь куда больше. То есть куда больше, чем знает даже она.

– Значит, она все-таки знала…

– Приехали! О чем, скажи на милость, ты говоришь?

Ее реплика вновь вызвала у него улыбку, хотя и весьма бледную, и как ни в чем не бывало он продолжал:

– О том, что за этим стояло. За играми, которые я вел. И за всем прочим.

– Ну, я о том же говорю. Нет, не знала и, насколько могу судить, на данный момент не знает. Ее признания не касаются того вопроса. Они касаются совсем другого.

– Чего же, ангел мой?