Ксандер - Нения Кэмбелл, Дрети Анис (2024)

Генри: Мы можем встретиться и поговорить? Сейчас я понимаю, что, возможно, был несправедлив к тебе, но ты не можешь винить меня за такую реакцию.

Мои глаза расширились так сильно, что заболели. Это был его старый трюк: он признавал минимальное количество проступков и делал вид, что проявляет великодушие, как потерпевшая сторона, но львиная доля вины всегда доставалась другому человеку.

А именно — мне.

Я сдавалась раньше, больше раз, чем могла сосчитать, потому что думала, что влюблена, и считала, что любовь подразумевает жертву. Я думала, что любовь должна причинять боль, потому что тогда все станет только лучше.

В своем наивном оптимизме и неуместном чувстве благодарности я не понимала, что люди, которые любят тебя, вообще не должны причинять тебе боль.

А если уж обидели, то должны извиниться и загладить свою вину.

А не делать этого снова.

И снова.

И снова.

Генри все еще печатал. Я могла представить его в кабинете, окруженного всей этой темной, отталкивающей мебелью, которая казалась еще темнее из-за штор, которые он никогда не раздвигал.

Генри: Александросу не следовало забирать тебя в твоем хрупком эмоциональном состоянии, но я понимаю, почему он это сделал. У него всегда было черно-белое представление о справедливости, и то, как я обошелся с тобой, Джордан, достойно осуждения. Но вы оба также поступили со мной плохо.

Использование полного имени Ксандера заставило меня задуматься. Я не слышала, чтобы его использовали очень давно.

Значит, это было его извинение? Если да, то Генри так и не сказал «прости», и оно казалось скорее заготовленным, чем искренним. Я легко могла представить, как он репетирует, точно выверяя каждое слово, — возможно, со своей помощницей.

Я проглотила горечь, хотя моя ушибленная щека и бок снова заныли при воспоминании о его импровизированном избиении.

Тем не менее, мне нужно было как-то исправить ситуацию. Возможно, прямо сейчас я ненавидела Ксандера, но прежде всего я была профессионалом и его представителем по связям с общественностью. Я знала, что Ксандер не отступит перед Генри. Если я не остановлю это безумие, он погубит себя, пытаясь уничтожить своего отца.

А я не хотела быть причиной разрушения его карьеры.

Я: Значит, только потому, что Ксандер защитил меня, он заслуживает того, что ты с ним делаешь? Он твой сын. И ты разрушаешь его будущее. Поэтому я спрашиваю тебя еще раз, Генри, что мне нужно сделать, чтобы это прекратилось?

На этот раз его реакция была медленнее. Мне стало любопытно, не потому ли это, что мы отклонились от его сценария.

Генри: Могу ли я тебя увидеть?

Могу ли я… Просьба о разрешении была странной.

Я: Не думаю, что это хорошая идея. Скажи мне, чего ты хочешь, и я посмотрю, смогу ли я это сделать.

Генри: Я веду переговоры только с глазу на глаз, Джордан, как ты хорошо знаешь.

Три точки всплыли, а потом исчезли.

Генри: Ксандер и Джаспер — мои единственные дети, и ни один из них не хочет иметь со мной ничего общего. Это я теряю единственную семью, которая у меня осталась. Самое меньшее, что ты можешь мне дать, — это личная встреча.

Я перестала расхаживать, шокированная. Генри впервые показал свою уязвимость. Услышать это от него сейчас было все равно что узнать, что кактус может плакать. Но сочувствие было напрасным для такого человека, как Генри.

Я: Если твои сыновья не хотят иметь с тобой ничего общего, это плод твоих собственных действий.

Меня удивило, насколько безболезненно было говорить чистую правду. Столько лет все казалось запутанным, погрязшим в эмоциях, которые я не могла распутать. Но всё прояснилось, и реальность еще никогда не казалась такой леденяще прозрачной.

Как бы я ни злилась на Ксандера, часть меня также испытывала к нему жалость. Любой мужчина был бы в полном дерьме, если бы его воспитывал такой отец.