Бог Ярости - Рина Кент

Надеюсь, он почувствует облегчение, если увидит, что она сожалела о своих поступках и мучилась из-за них годами, пока не покончила со своей жалкой жизнью.

Один демон уничтожен. Осталась еще дюжина.

Глава 38

Брэндон

Первое чувство, которое охватывает меня, когда я открываю глаза, — это сокрушительное облегчение.

Не жжение в шее, не ощущение песка в горле.

Когда я смотрю на потолок и четыре отверстия, из которых на меня падает свет, и слышу, как пищат аппараты, мои глаза горят от чувства облегчения, которое меня переполняет.

Когда я лежал в своей крови и смотрел, как Николай выкрикивает мое имя и умоляет не оставлять его, я жалел обо всем. Я хотел остаться, хотел думать, что у меня, в конце концов, есть будущее.

Но было уже слишком поздно.

Чернила погрузили меня в пучину, и я не мог вынести, что он увидит меня в таком виде. Я бы не смог это пережить.

Поэтому я сделал единственное, что могло положить всему этому конец.

Но оно не закончилось.

Второе чувство пришло вместе с маминым голосом.

— Брэн…?

Чувство вины. Вот что написано на ее обычно сияющем лице, глаза налиты кровью, губы распухли.

Чувство вины, которое она проецирует, волнами набегает на мое собственное, пока я не перестаю дышать.

— Сынок? — отец стоит по другую сторону от меня. — Ты проснулся, о, слава богу.

Он протягивает руку у меня над головой, чтобы что-то нажать.

Неудачник. Вот как выглядит отец. Он испытывает чувство неудачи. Как и я почти десять лет.

— Брэн? — прерывистый звук принадлежит Глин. Она плачет, по ее румяным щекам текут слезы.

Ее горе смешивается с мириадами эмоций, бушующих во мне, пока я не начинаю задыхаться.

Что я наделал?

— Милый, ты нас слышишь? — спрашивает мама.

— Да… — я пытаюсь сесть, но мой голос звучит сдавленно и хрипло.

Они втроем осторожно помогают мне, как будто я сломаюсь, если они прикоснутся ко мне не так, как надо. И я ненавижу то, что заставил их пройти через это. Ненавижу, что из-за меня страдают важные для меня люди.

Я в одиночку раздавил их, потому что не смог быть достаточно сильным.

Приходят врачи, чтобы осмотреть меня и задать несколько вопросов. Все это время мама держит меня за правую руку, а Глин — за левую. Папа наблюдает со стороны, выглядя лет на десять старше своего возраста.

Что, черт возьми, я наделал?

Как только врачи выходят из палаты, я оглядываюсь, ища присутствие того, кто мне сейчас нужен больше всего.

Но крупного татуированного мужчины я не замечаю.

Думаешь, он остался после того, как ты показал ему, какое ты ничтожество?

Мама сжимает мою руку.

— Мне так жаль, милый. Очень, очень жаль.

Я смотрю между ней и папой.

— Что… За что ты извиняешься? Это я должен извиняться.

— Брэн, нет, — мой отец качает головой, в его измученных чертах проступает боль. — Тебе не за что извиняться. Абсолютно не за что, слышишь? Это мы должны извиниться за то, что подвели тебя.

— Нет, папа…

— Мы видели видео, — слова срываются с его губ, словно древнее разрушительное проклятие. И я чувствую, что нахожусь на грани очередного срыва.

Только теперь, на удивление, нет черных чернил.

Мама всхлипывает, и от этого Глин плачет еще сильнее.

Папа гладит ее по плечу.

— Астрид, соберись, пожалуйста.

— Мне очень жаль, — она тяжело вздыхает и смотрит мне в лицо на длинном выдохе. — Я никогда не прощу себя за то, что привела ее в нашу жизнь. За то, что ничего не заметила и даже подтолкнула тебя к тому, чтобы заключить с ней контракт. За то, что не была рядом с тобой…