Тщеславие - Виктория Лебедева (2002)

Виктория Лебедева

Тщеславие

Юлька пришла из университета злющая.

Грохнула тяжелой железной дверью, и звонкие мячики эха запрыгали вверх и вниз по ступеням старого подъезда. Этот звук возник совсем неожиданно, проник в наушники неуместно сильным аккордом и заставил меня совершить нелепый подскок на табурете. Табурет пошатнулся, и плейер полетел с колен на кафель, где и потерял свою, и без того некрепкую, крышку. Сунув ноги в раскисшие рыжие шлепанцы, я зашаркала в коридор.

В коридоре бушевала Юлька.

Увесистая связка ключей от квартиры и машины полетела на трельяж, на маленький жостовский подносик, и с громким дребезгом приземлилась в горке мелочи, рубли и полтинники посыпались на пол. Ушастый, попугайской расцветки рюкзачок с книгами и конспектами воспоследовал за ключами, отчего зеркало угрожающе накренилось, и его боковые створки поползли навстречу друг другу, смахивая с полированной поверхности многочисленные лаки и дезодоранты. Юлька зло подскакивала на левой ноге и лихорадочно пыталась избавиться от правого ботинка, не развязывая шнурка. Ботинок не поддавался; ветровка, шурша, сползала со стула на палас.

— Ну и по какому поводу? — спросила я у дочери, подставив плечо под дверной косяк и сложив руки на груди. — В институте что-нибудь?

— Нет! Да! Отстань! — зло вскрикнула Юлька, не оборачиваясь в мою сторону, а потом, после некоторой паузы, нервной скороговоркой присовокупила: — Я так больше не могу, не могу-у-у!

Последнее «у-у-у» плавно перешло в громкий, жалобный-жалобный всхлип. Я принюхалась и без труда определила:

— Пиво. Бутылки три, не меньше. Хочешь сказать, дорогая, что ты в таком состоянии села за руль?

— А тебе-то не по фигу? — буркнула Юлька и прекратила скакать на одной ноге.

— Ты будешь удивлена, но мне, как матери, твоя судьба не безразлична. Жить надоело?

— Надоело! Надоело! Еще как надоело! — заорала Юлька на весь коридор.

Я напряглась. Такого еще не было. Это что-то новенькое…

Но надо же было что-то ответить, и я, едва удержав на выходе нервный смешок, сказала как можно ровнее:

— Да ладно тебе? Ну? Успокойся.

Юлька промолчала. В квартире на несколько минут воцарилась тишина.

— Да объясни ты наконец, что случилось-то? — не выдержала я. Юлька не отзывалась, а я по инерции продолжала: — Преподаватель?… Экзамены?… Машину разбила?… Ну что?

Сначала Юлька просто делала отрицательные рывки головой, но на последней фразе взвилась, патетически вскинула обе руки вверх:

— Господи, да при чем здесь машина?! При чем здесь экзамены?! Есть же, в конце концов, вещи поважнее!

Да, Юлька из-за экзаменов такой никогда не бывала, даже после третьей пересдачи, она еще с младших классов была абсолютно непробиваема в вопросах образования, и я, как мать, знала это много лучше других. Ситуация…

Я помолчала еще с минуту, а потом все-таки спросила.

Не собиралась, само вырвалось:

— Что, дружок? Дела сердечные?

И тон у меня был нехороший, ернический был тон…

— Господи, ну тебе-то какая разница? Что ты-то в этом понимаешь? — огрызнулась Юлька.

Я примирительно промолчала, тихонько подошла к дочери, обняла за плечи, усадила на стул, который уже окончательно утерял Юлькину ветровку, помогла освободиться от неподатливого правого ботинка. Это было непросто — узел за время Юлькиных лихорадочных прыжков успел затянуться намертво.

Потом неловко погладила дочь по растрепавшимся волосам:

— Знаешь, успокойся. Сейчас ты разденешься, и мы будем пить чай. Я печенье испекла. Твое любимое, «розочки». А ты расскажешь, что произошло. Может, все не так уж страшно, а?

— Нет, ты не понимаешь… — обреченно вздохнула Юлька уже почти спокойным голосом. — Ладно, давай свое печенье.

На кухне было тепло и светло. Чайник шумно бурлил, уже готовый отключиться.