Первая любовь - Viktoria Smail (2024)

— Ира, его НЕТ! Понимаешь? Нет его! Как я теперь буду жить??? Я помню, что у меня есть сын, но мне плохо и больно, я не могу…я ничего не могу, — в конце я уже шептала, захлебываясь от слез. Ира покачала головой и крепко обняла меня, я плакала у неё на плече очень долго, она лишь гладила меня по волосам. Когда слезы вроде закончились, она повела меня в ванную раздела и засунула меня под душ, помогла вымыться, после приготовила ужин и положила немного мне на тарелку. Она осталась со мной, я слышала, как она говорила по телефону и сказала, что будет со мной до тех пор, пока я хоть немного не приду в себя. Со мной она прожила три недели, готовила, убирала и, по сути, нянчила меня, кормила чуть ли не с ложечки пока я не набрала обратно вес, обнимала и успокаивала, когда меня накрывала истерика, Ира вылила весь алкоголь что был в доме, чтобы у меня больше не было возможности забыться. Через две недели, когда я более не менее пришла в себя, Ира отвезла меня к родителям чтоб я забрала Тёму, родители ничего не сказали мне, лишь обнимали и целовали со слезами на глазах. Они знали и видели, насколько мы с Димой любили друг друга и понимали, насколько мне тяжело. С тех пор я училась жить без него.

Я для Тёмы стала и мамой, и папой. Папу он не помнил, когда Димы не стало Тёме только исполнился годик. Я часто показывала ему фотографии Димы и очень много рассказывала ему о папе. Тёма всегда с интересом слушал и задавал много вопросов. Самое тяжелое было объяснить куда делся папа и почему не приходит, я никогда не врала, всегда отвечала правду, на любой его вопрос, однажды мне пришлось ему рассказать, что случилось с папой, Тёма горько плакал.

Заново учиться жить — было тяжело, и чтобы хоть как-то ощущать его, я часто перечитывала наши с ним переписки, слушала голосовые сообщения, пересматривала фото и видео из семейного архива, мне казалось, что так он хоть чуть-чуть с нами, что так он хоть на пару минут жив. Первое время я практически не уходила с кладбища, сидела и говорила с его могилой, Ира практически силой меня оттуда забирала, уйти самой сил не хватало.

Милана меня не торопила, но через два месяца я решила, вернуться к работе, я понимала, что работа — это моё спасение. На кладбище я стала приезжать реже, каждая поездка к нему рвала мне душу и сердце на части. Спустя годы я прихожу к нему только тогда, когда очень тяжело или когда воспоминания накрывают невыносимой волной боли. Первое время выходить в свет мне было тяжело, мне казалось, что меня голую выставили на площадь, где меня пристально все рассматривали, словно под микроскопом следили за каждым моим движением, вздохом, взглядом. Вопросы журналистов не заканчивались, а фальшивые сочувствующие взгляды моих коллег, со многими из них я снималась в кино, рекламах, клипах, фотосессиях, просто начинали раздражать. Я никогда ни с кем из них близко не дружила и не общалась, я хорошо знала где я нахожусь и в каком бизнесе я работаю, здесь друзей нет и никогда не будет. Мне была противна жалость, а уж тем более от них и создала новую версию себя, холодную, циничную, но для моего образа жизни самую правильную. Я не могла выйти из дома ненакрашенной, я не могла плакать и страдать, я не могла дать слабину, я была эталоном для миллионов людей, я всегда должна была улыбаться и радоваться жизни, я не имела права плакать и страдать — это моя цена, цена моей славы. В эти моменты я очень остро чувствовала его отсутствие. Но время шло, я стала жестче, я надела броню и спрятала свои истинные чувства глубоко внутрь, теперь на публике я была холодная безэмоциональная дерзкая, циничная стерва, которая улыбается только когда надо и может жестко ответить на «неудобные вопросы», меня многие журналисты начали бояться. Лучшая защита — это нападение, чем я и пользовалась.

Глава 22

Из воспоминаний меня вырвал стук в дверь ванной и голос мамы.

— Ася, у тебя все в порядке?