Каждый может любить - Валентина Колесникова

Маша все время сидела рядом и отпихивала Преображенского, рыча на него, что он сам скоро в обморок грохнется. Бедный мужчина растерялся и совершенно не понимал, что ему делать, но самое смешное в том, что ничего уже и не сделаешь…

Скорая приехала быстро, домчала до центра еще быстрее, а уже там начались они… полноценные схватки…

Не могу сказать, что я привыкла ругаться матом, но с каждым разом боль внутри тела нарастала с геометрической прогрессией, и рука Преображенского сжималась мной с двойной силой. Светлые промежутки становились все короче, а обезболивающее в капельнице больше походило на банальный физраствор, потому что по ощущениям ничего не помогало. Боль становилась сильнее, похожая на острие ножа, проткнувшего кожу и застрявшего где-то во внутренностях. И кто там говорил, что все рожали и ничего страшного не происходило? Откровенно заявляю — врут!

Саши не было рядом, его увели в другую комнату для того, чтобы он переоделся — здесь нельзя в своей одежде. Зачем? Не будет же он…

— Ну уж нет! — Преображенский вышел ко мне в медицинском стерильном халате, — ты не будешь на это смотреть!

— Да я и не хочу! Мне страшно! — Мужчина побледнел еще сильнее, но видя мое лицо, все же взял меня за руку, — я сейчас сам тут грохнусь, Даша… Ангелина Викторовна! Завяжите мне глаза!

— Какие глаза, Александр Сергеевич? Все там были, все там будем! — женщина сняла с меня какие-то электроды, посмотрела на бумагу и дала бригаде зеленый свет. — раскрытие на четыре пальца, девочка, поехали!

Какое поехали? Куда меня тащат? О, какая огромная кушетка! Как много света и… как же это больно!

Схватки становились чаще и сильнее. Укол в спину мне уже сделали, но только сейчас я поняла, что больше не чувствую ног… Они как бы есть, но их вроде нет… При этом ощущения сохранились, я чувствовала шевеление, понимала, что ко мне прикасаются и безумно хотела, чтобы Преображенского выгнали из палаты!

— Уйди!

— Не гони меня!

— Я же рожаю!

— А я не заметил! Какой сюрприз!

— А ну хватит ругаться! — Ангелина Викторовна рыкнула на нас, но в тоже время продолжала улыбаться, наблюдая за Сашей, — тужься, милая, давай! На схватке!

Несмотря на наркоз, я все равно ощущала боль… Она уже не была такой резкой и нарастающей, но все равно присутствовала. Боже, если бы все было так же, как Маша рассказывала про свои роды, я бы от боли просто сдохла.

Я не понимала ход времени, просто не ощущала его. От момента скорой до этой самой палаты… Все смешалось и сейчас больше не было эмоций. Они словно отключились, исчезли, не оставив после себя совершенно ничего — пустота и осознание. Осознание того, что надо делать и для чего все это происходит.

Я понимала, что Саша сжимает мою руку. Видела, как по его лбу течет пот, как ему страшно и в тоже время плохо. Он мог уйти в любой момент, но почему остался? Я чувствовала его прикосновение к моему лбу, ощущала холод его ладоней, а затем…

Детский крик разорвал внутреннюю тишину и…

Хлынули эмоции…

Не важно, что со мной происходило, наплевать на то, что было в прошлом. Сейчас я могла видеть лишь маленькое крохотное тельце, кричащее на всю палату.

Тишина полностью перебила внешние звуки и я больше не слышала чужих голосов…

Теплая и нежная, такая красивая… Она вздрагивала у меня на руках, открывая свой маленький ротик, еле-еле шевелила крохотными ручками, медленно растопыривая пальчики…

Перед глазами была лишь она… Моя маленькая девочка… А затем все резко пропало и я мгновенно провалилась в пустоту…

Так ведь не должно быть, да?

***

— Проснулась? — я все еще лежала на кушетке, Ангелина Викторовна улыбалась, что-то отмечая в своем журнале, а затем произнесла, — давление резко подскочило, вы сознание потеряли на несколько часов. Как самочувствие?

— Где дочка? — да какое к черту самочувствие? Мне уже давно плевать на боль, главное — Марианна. — с ней все хорошо?